Подошел Василенко.
— Как там, на высоте? — спросил он мягко.
Поднимаясь, санитар вяло сказал:
— Сами видите, как там на высоте. Пройдитесь-ка туда, будете знать…
— Вы, товарищ санитар, все же удостойте ответом своего комдива. Где ваш майор? — уже строже спросил Василенко.
Лопатин выпрямился резким рывком. На его шее, крепко вцепившись руками и мучительно простонав, повис раненый.
— Тише, тише же! — взмолился он, скрежеща зубами от боли.
— Виноват, товарищ комдив. Так что не признал. Запарился маленько. Простите, дело такое, темнота…
— Ладно. Прощаю…
— Так что разрешите доложить! Наш майор ушел с ползунами вперед рот. Они такую чертову свадьбу задали передней обороне врага, аж небо покраснело! Затем всеми ротами двинулись. И загрохотало обоюдно. Так что невозможно признать, кто стонет — наш или немец. Закрутились там все, ужасная неразбериха! Две роты, кажись, перескочили через высоту. А там овраг будто. И ужасный бой развернулся. В передней линии окопов всех гитлеровцев перебили.
— А где сейчас майор?
— Виноват, товарищ комдив, не могу знать. Ужасная свалка состоялась.
— У страха глаза велики, — проговорил раненый. — Никакой свалки не было, не бреши, если не видел. Мы в первых траншеях по совести обделали, потом уж роты пошли…
— Я о жизни нашего комбата. Так что возможно… как он рванулся вперед с автоматчиками, я приотстал маленько. Так что, может, и убит…
— Не бреши, ей-богу! — возмутился раненый. — Не может быть, чтобы майора убили! «Свалка состоялась», овраги ему мерещутся! Все ты перепутал, Лопатин.
— Я видеть не видел оврага, — оправдывался смущенный санитар. — Да чувствуется. Больно темно за высотой. Так что по этому определяю. А брехать-то не в мои годы, браток…
— Значит, первую линию вы взяли? — спросил Василенко.
— До последнего окопа, товарищ комдив, — увлеченно заговорил раненый. — Без крови с нашей стороны, можно сказать. Накрыли без шума. Прямо по совести сделали. Она, линия эта, идет по вершине, только траншеями вглубь чуточку. Может, метров на сто, не больше. А дальше скат, а там вторая линия, оттуда и рубанули по нас — это Лопатин правду сказал. Наша первая рота, говорят, будто и вторая тоже проскочили в следующую линию. Вот там не разберешь, кто в кого бьет. И меня тоже срубили, да выполз…
Симонов стоял на коленях в окопе так, что голову ему от обстрела заслонял лежащий на бруствере труп немецкого офицера, которого он сам застрелил. Рядом пули срезали стебли хлопчатника, с шипением зарывались в землю. Иногда они шлепались в труп офицера. Симонов, казалось, не замечал, как скрещивались над ним трассирующие пулеметные очереди. Он ждал гранатных взрывов, а их почти не было слышно, и это сейчас волновало его.
— Пересыпкин! — окликнул он связного.
— Я слушаю, товарищ майор.
— Как ты думаешь, Пересыпкин, что мы с тобой заработали за эту операцию?
Связной сразу же нашелся:
— Вам орден, а мне ефрейторский треугольник!
Симонов с удивлением взглянул на Пересыпкина.
— Ты так рассчитываешь? А если найдется знающие люди? Как ты полагаешь, морду нам не набьют? Вот спросят: «Сукины дети, вы чего ждете? Две роты ворвались во вторую линию, а одна сидит наверху, обсушивается? Почему ручная артиллерия молчит? Почему прекратилось выколачивание гитлеровцев из всех траншей?»
Он спрашивал так, точно все сказанное относилось только к Пересыпкину.
— Ясно тебе, что я сказал?
— Все понятно, товарищ майор.
— Надо добраться в третью роту, к Метелеву. Там политрук Бугаев. Благодарность ему… заработал! Передай: пусть не ждут рассвета, как северного сияния. Враг опомнится, под прикрытием недобитой второй линии подтянет свежие силы. А Бугаев и Метелев на вершине высоты. Так и скажи: комбат недоволен!
— Ясно, товарищ майор. Вперед, одним словом?
— Ну, выручай, Пересыпкин, — уже ласковей проговорил Симонов. — Чтобы по-пластунски, да гранатами по траншеям!
— Есть выручать!
Где-то во тьме рокотали моторы. Симонов помнил, что вражеская танковая дивизия, будто огромная змея, все время трется о наш передний край. И каждый день, каждый час нужно было с лету подхватывать вызов врага, с не меньшей силой отвечать на его удары.
Из соседней секции этой земляной крепости, воздвигнутой противником, Симонову стал слышен, наконец, голос связиста:
— Капе? Капе?..
Симонов протиснулся узкой траншеей. Связист протянул ему телефонную трубку.
— Вас, товарищ гвардии…
— Давай, — Симонов присел не корточки, спокойно заговорил: — Мельников, ты? Что-о? Командир полка?.. Да, уже на высоте приземлился. Мельников где? Давай-ка его. Мельников? Тьфу ты… Ну что же со мной могло произойти? Жив! Слышишь, разговариваю с тобой. Давай минометчиков и наши сорокапятимиллиметровки сюда поближе. Ясно? Минометы за склоном, артиллерию поставь так, чтобы иметь возможность прямой наводкой по танкам бить. Раненых? Всех в тыл. Не знаю, но, должно быть, есть и убитые…
— А много? — спросил сзади Василенко, сползая в траншею.
Симонов выпрямился.
— Приземляйтесь! — остановил его Василенко. — Не то подцепит шальная за уши. Можете ли вы доложить, что делает противник за высотой?
— Мы не успели протянуть телефон в первую и вторую роты.
Василенко выглянул из-за насыпи в мглистую низину. Там бесновался пулеметный и автоматный огонь. Скрещивались дугообразные траектории трассирующих пуль. Над сопками взрывались мины, но рвались где-то там, за скирдами, в дыме курившегося хлопкового сырца.
— Ваша одна рота прижата в передних траншеях, — заметил Василенко. — Присохли вы к земле на левом фланге, Симонов.
Комбат молчал, прислушиваясь ко все разрастающемуся огню со стороны противника. Чтобы ответить на замечание Василенко, он ждал действий на левом фланге. Скоро в автоматном и пулеметном треске отчетливо выделились взрывы гранат.
— Началось! — воскликнул он облегченно. — Заговорила карманная артиллерия! — Рядом с Василенко он навалился грудью на насыпь. В третьей роте народ у меня неплохой. Но честно скажу, не знаю точно, почему залегла. Теперь им будет труднее проскочить до второй линии…
Не оборачиваясь, продолжая всматриваться в отблески взрывов. Василенко заметил:
— Нужно продвигаться за высоту! Во что бы то ни стало, а с этих сопок долой. Слишком заметный ориентир.
— За высоту уже прорываемся… и прорвемся.
— Пошли вы хорошо, — молвил сквозь зубы Василенко.
— Однако ж дрянновато закончили…
Василенко удивленно взглянул на Симонова.
— Здорово живешь! — произнес он с усмешкой. — «Закончили!» Мне казалось, вы понимаете, что это только начало. С какой стати мы будем давать противнику передышку?
— Здесь гитлеровцы накрутили кренделей. Как будто повдевали траншеями этими кольцо в кольцо.
— Что ж, крендели раскусывают в самом румяном месте! Ждали гитлеровцы здесь нашей атаки или нет, это не важно, а уж если пошли мы, — ни часу им передышки. Все дело в том, чтобы не очень рассчитывать на позиционные действия.
— По-видимому, они такого же мнения…
— Вы слышите? — взволнованно сказал Василенко.
— Это на левом фланге поднялись в рост!
— Я нисколько не сомневаюсь в том, что противник уже готовит ответный удар. Нисколько… Слушайте, Симонов, всё отсюда, буквально всё: противотанковые пушки, ПТР, минометы, — поближе к боевым порядкам.
— Я уже распорядился.
— Иногда действия противника бывают лишены смысла. Вот и на этот раз они висок мне подставляют! Где у вас телефон, комбат?
Симонова немного волновал опасный бросок людей третьей роты, однако сейчас, чувствуя присутствие комдива, слыша его уверенный и твердый голос, он легко отбросил сомнения: нет, его батальон не помнут немецкие танки!
— А теперь начнем выравнивать линию фронта, — сказал Василенко перед у ходом. — Наладите связь, позвоните в роты. Где-то там полковой комиссар? Скажите ему, что я ушел на КП дивизии.
— Слушаюсь.
— Как только ваш полк выбьет противника из окопов — ровной линией пойдем. Всей дивизией вперед. Но не выскакивайте, ни в коем случае не выскакивайте из общего строя, — ждите!
Василенко внимательно осматривал высоту.
— Какой прекрасный был бы у них обстрел, если бы они здесь удержались! Гвардии майор Симонов, объявляю вам благодарность!
— Служу Советскому Союзу!
…Гранатных взрывов уже не было слышно. На левом фланге постепенно стихала и стрельба. Только вдали, во вражеском тылу, все еще вспыхивали редкие ракеты.
— Вас, товарищ гвардии майор, — сказал телефонист, протягивая трубку. — Из первой роты…
— Петелин? — спросил Симонов. Но услышал в трубке голос Магуры. — Что-о! как вы там очутились?
