— Я бы рад передать, — невесело ответил Якушев. — Только… нет в том уверенности. Сейчас разговариваю с вами, а через пять минут прилетело.
— А вы молитесь, — посоветовал батюшка, огладив пышную бороду. — Душе оно помогает. Вы крещенный?
— Кажется, нет.
— Если желаете… давайте окрестим.
Еще месяц назад Якушев отказался бы от предложения, потому что не был готов к столь серьезному шагу. Он не верил внезапному пробуждению веры у людей, до селе пропагандирующих атеизм. И повальное крещение, как и венчание, поставленное на поток, считал данью времени, и только.
Так он полагал тогда: в мирное время, в мирной Москве. Но только не теперь. На память пришло чье- то высказывание:
«В окопах атеистов не бывает».
Обряд много времени не занял. Купелью послужил медный церковный таз, наполненный до половины водой. Батюшка нараспев читал над ним молитвы. Старушки нестройным хором подпевали ему.
Якушев опустился на колени. Волосы ему смочили водой, через голову продели суровую нить с крестиком. Поднявшись, он перекрестился. Поцеловал лик иконы, поднесенной настоятелем.
… Он покидал храм с абсолютным спокойствием на душе. Казалось, церковная вода не просто пролилась ему на волосы, но смыла тяготившие его неуверенность и напряжение. Отворив двери, он вышел на улицу, обернулся, прощаясь с прихожанами. Батюшка от алтаря крестил его вслед, благословляя.
* * *
Ресторанчика «Лозанна», ставшего ночным прибежищем журналистов, больше не существовало. Днем микрорайон подвергся массированному артиллерийскому налету. Проспект изрыли глубокие воронки, у фасада дома Мод торчало хвостовое оперение неразорвавшегося снаряда от «Града». Возле металлического турникета, огораживающего проезжую часть, огонь неспешно расправлялся с потерявшими ветки тополями.
Якушев в растерянности стоял у развалин, перед грудой кирпича, похоронившей подвал. Положение его еще больше осложнялось. Солнце скрывалось за сопкой. Пройдет совсем немного, и город отдастся во власть ночи. А ночью, как известно, все кошки черные. Запросто напорешься на меняющих дислокацию боевиков или на разведывательную группу федералов. И тогда, без знания паролей, разговор короткий. И те, и другие наперед стреляют, а потом разбираются: свой ты или чужак.
…Люврье как-то в разговоре обмолвился, что неплохие подвалы есть во дворце Дудаева. Конечно, там опасно. Войска стремятся во что бы то ни стало завладеть им, обстреливают денно и нощно из всех калибров, забрасывают глубинными бомбами, которые имеют свойства разрываться не сразу, а предварительно проломив своей массой несколько этажей.
Это минусы. Но в каждом минусе есть свой плюс. Именно во дворец, где засел штаб мятежников, стекается вся информация о положении в городе. Именно во дворце проводят свои пресс-конференции генерал Дудаев и полковник Масхадов. Именно там, следуя приказам министра по делам печати Удугова, журналистам выделяют охрану, чтобы они могли беспрепятственно работать на подконтрольной боевикам территории Грозного…
Якушев свернул во дворы, рассчитывая переночевать в пустующей квартире. Хотя и в этом имелся свой риск. Ночами по домам шарили банды мародеров.
Проходя мимо панельного дома, Якушев заметил свет, пробивающийся из неплотно завешенного подвального окна.
Подвал был обжит. Мигала под стеклянным колпаком «летучая мышь», висевшая на крюке над кухонным столом. Крохотный ее фитилек не в силах был полноценно осветить бетонный склеп, и Якушев не сразу различил в могильных потемках кровать у стены, на которой кто-то лежал, застеленные тряпьем раскладушки, сумки, составленные в углу.
— Не помешаю? — обратил он на себя внимание он.
К нему подбежал мальчик не старше лет десяти.
— А вы кто? — с недетской серьезностью посмотрел на незнакомца.
— Журналист.
Ответ предназначался не столько мальчишке, сколько ждавшим в молчании взрослым.
— Мне бы только переночевать.
— Ночуйте, нам места не жалко, — разрешил малец. — А это что у вас?
Якушев снял с шеи фотоаппарат.
— На. Только не урони!
Заполучив камеру, он повертел ее в руках и вернул назад.
— Не надо. Дорогая, наверное. У меня тоже раньше такой был. До войны. Правда, мама?
Возившаяся у стола женщина с подобранными в пучок волосами, обернулась.
— Правда… Ночуйте, если больше негде. Только у нас все занято, придется на полу.
— Я непривередливый.
Вблизи он смог лучше разглядеть обитателей подвала. Их было пятеро, по каким-то своим причинам не ушедших из осажденного Грозного.
— Васильевы. — Поздоровался с Якушевым худощавый парень, не отходивший от кровати с беременной женой. — У Алены была угроза выкидыша. До тридцатого лежала на сохранении, потом, когда начался весь этот сыр-бор, забрал домой. Мы жили в девятой квартире. Как раз в подъезде над нами.
Алена, лежавшая в верхней одежде под стеганным ватным одеялом, улыбнулась и взяла его за руку.
— Врачи ставили срок на конец января, но боюсь, не доходит. У нее и до войны здоровьишко слабое было… А с таким животом дальше двора не уйти. Вот дождемся, когда родит…
— Не долго теперь ждать, — она приподнялась на подушках, бережно придерживая огромный живот.
Мерцание фонаря выхватывало из тьмы ее бледное лицо, заостривший нос, выпуклые глаза, в которых отражался огонь.
— Здесь нормально. Не так опасно, как наверху. Сегодня вот только… сильно бомбили…
Она ойкнула, прижала ладонь в животу и повернула к мужу излучающее счастье лицо.
— Толкается маленький. Футболист… Врезал мамке.
— У нее боли вчера начались, — сказал на ухо Якушеву парень. — Хотел за врачом сбегать, носа не высунешь. До проспекта минут двадцать добирался. Пережду налет, дальше. Начинают стрелять, прячусь.
— Ты больше не ходи, — услышав его, Алена подняла голову. — Я и так… сама. Убьют, куда мне деваться?
— Тем более, что больницы уже нет.
— Как? — вырвалось у парня.
— Там бои тяжелые. По слухам, даже раненых эвакуировать не успели. — рассказывал Якушев. — Сначала вроде как войска заняли, потом пришли боевики, потом снова войска… Настоящая каша, словом.
— Петя, послушай меня. — Молодая женщина сжала руку мужа. — Ты не бойся. Я сильная. Я смогу… Мне только за ребеночка страшно. Он же все чувствует, все видит моими глазами. Хоть бы на нем этот кошмар не отразился.
— Ты, главное, роди, — он наклонился к беременной, погладил по волосам. — Я все сделаю!.. Любую лазейку найду, но вытащу нас отсюда. Ты верь мне! Я обязательно нас вытащу.
— Попить бы…
Питьевой воды не было. Колонка, как узнал Якушев от Петра, давно не работала. Воду ведрами обычно приносили с Сунжи, набирая прямо из проруби. Но это в прежние, относительно спокойные, без обстрелов, дни. Сегодня идти к реке форменное самоубийство.
— Что-нибудь придумаем, — подала голос мать мальчишки, орудуя у стола.
Татьяна Петровна, так ее звали обитатели подвала, позвала к себе Якушева и попросила помочь.
— Держите тряпочку над банкой.
С недоумением он растянул над горловиной трехлитровой банки обрывок плотной материи.
— Не так сильно. Проливаться будет.
Он сделал, как она попросила. Нагнувшись, Татьяна Петровна, которая если была и старше Якушева, то года на два, не больше, достала кастрюльку и, убрав ненужную крышку, тоненькой струйкой стала сливать на материю ржавую жидкость.
— Что это за дрянь?! — спросил он.
— Держите!
Бурая жижа не спешила просачиваться через ткань, затем мутные капли закапали на дно.
— Вы это пить собираетесь?! — возмутился Якушев.
— Аккуратнее. Не пролейте…
Она слила воду, следя за тем, чтобы из кастрюли не тряпку не попал осадок. Выпрямившись, дунула на спадавшие из-под газового платка на лоб волосы, убрала кастрюлю.
— А вы думали, мы тут нарзаны потребляем? Есть вода, хорошо. Нет — мы тоже не баре, набираем из лужи.
— Да это ведь антисанитария!
— О чем вы говорите?! Мы выживаем, как умеем. Или лучше лечь, да помирать?
Процеженная в банке жидкость смахивала на застоявшуюся воду в садовой бочке, где для полного счастья не хватало хвостатых личинок. От нее и пахло так же дурно.
Татьяна Петровна выставила еще одну банку, оторвала кусок материи и всучила Якушеву.
— Думаете, это все?.. Еще раза на три фильтровать будем.
После всех процедур содержимое банки перелили в чистую, с налетом копоти на стенках, кастрюлю.
— Несите во двор, — Татьяна Петровна отдала ее журналисту.
Она вышла следом, неся в охапке порубленные топориком сучья и обломки мебели, сложила все это на прогоревшей золе у подъезда, где не единожды уже жгли костры.
— Спички у вас есть?
