спроса сняли всё».
Военный корреспондент федерального российского телеканала будет спрашивать разрешения у местной чиновницы, что ему снимать в зоне СВО, а про что умалчивать? Похоже, эти люди ещё не поняли, что украинская реальность канула в Лету, а на ее место пришла российская законность, в том числе с правами журналистов, которые осуществляют свою профессиональную деятельность. Забавно, что в самом репортаже я слова не сказал про вину кременских чиновников. Но самим фактом рассказа о поврежденных автобусах так их разгневал, что еще долгое время получал от анонимов публичные обвинения в помощи ВСУ и за все последующие прилёты в Кременной, на объектах которых мы ни разу не бывали. Месть обиженных людей она такая. Но даже на это я не реагировал, лишь пообещав, что, если не прекратится травля и клевета, мне придется всем популярно рассказать о проколе чиновников с автобусами, а также других делах в Кременной, законность которых вызывает у меня и горожан вопросы. Травля тут же прекратилась. Ну, да бог с ними.
Едем по частному кварталу в сторону кременских лесов. Куда упадёт следующий снаряд — неизвестно. Это как лотерея. Выехав от дверей городской администрации на полминуты позже, мы тем самым вытягиваем счастливый билет. Снаряд падает в сотне метров впереди нашей машины.
— Я эту ночь вообще не спал, блин, — делится Чистый. — Сны такие дурные снились. Короче, попал я в плен. И почему-то в украинской форме. Они меня за своего приняли. А потом у них там какая-то непонятная барышня из дежурной части говорит: «А вы у него документы проверили?» А у меня в кармане удостоверение моё полицейское! Я давай истории придумывать, что мне нужно в туалет срочно сходить. Куда-то я пошёл, вижу какую-то реку, пытаюсь сбросить удостоверение.
— Успел? — переживаю я, будто речь не про сон.
— Вроде успел, — усмехается командир. — Проснулся. То обычно сны вообще не снятся, то какая-нибудь дичь приснится. Проснусь, думаю, ёпрст, слава богу, что это сон!
— Мне тоже такое снится, бывает, — вспоминаю я. — То мы несёмся прямо на вражеские позиции, я стою в кузове пикапа, и нас обстреливают минами. Самоубийство какое-то. То мне приснилось, будто я в руках держу бомбу, понимая, что она ядерная. И вдруг она звонко падает на бетонный пол, я отпрыгиваю, сжимаюсь весь и жду, когда бахнет. А сам думаю: а каково это — попасть в эпицентр ядерного взрыва? Какие, мол, ощущения? В общем такая ерунда.
— Здесь мне редко сны снятся, — продолжает Чистый. — А дома, в отпуске, особенно после дебальцевской операции, сны снились плохие. Даже вспоминать их не хочется.
— А долго снились? — интересуюсь я. — Когда тебя отпустила эта история?
— Она ж ещё не закончилась, эта история, — грустно констатирует боец. — Поэтому, наверное, будет сниться ещё долго.
Мы уже на окраине Кременной. Этот город, как говорят, «ключ к северу Луганщины». ВСУ пытаются взять его с декабря. Но тщетно.
— В октябре, когда наши вышли из Красного Лимана, с Ямполя, здесь небольшой хаос был. Но понадобилось буквально пару дней, чтобы наладить взаимодействие и оборону города. Специально обученные люди этим занимались, сделали всё профессионально, так сказать, по учебнику. И с октября-месяца здесь такая хорошая оборона. Пару месяцев было сравнительно спокойно. Но с декабря и по сегодняшний день они постоянно пытаются лезть, а мы их уничтожаем. А самый капец был в новогоднюю ночь, когда Владимир Владимирович выступал. Десятиминутка его речи, а тут так грохотало, что не поймёшь: то ли к нам, то ли от нас. Все друг друга с Новым годом, так сказать, поздравляли. Так речь и не послушали.
Подъезжаем к крайнему блокпосту. Боец с позывным «Морячок» тоже вспоминает ту новогоднюю ночь:
— Ярко было, как днём. Поздравляла нас противоположная сторона яро. Люто, я бы даже сказал. Горело всё со всех сторон. Ну, мы, конечно, тоже не оставались в долгу, поддерживали на уровне, — смеется парень. — Ну, потрепали они нам нервишки немножечко, а так в целом праздник удался. Детского шампанского выпили, и всё было хорошо. Дай бог, чтоб такой напряженный Новый год был крайним, чтобы следующий мы обязательно встретили с семьями, родственниками, любимыми людьми. Но сейчас сложилось как сложилось. Стоим на защите Родины и Отечества.
Подходим к бетонным заградительным блокам поста. Там аккуратно в рядок выложены осколки от американского гаубичного снаряда, от «трёх сапогов» который, М777.
Спускаемся в блиндаж. Внутри боец луганской полиции Беларус и пёс с позывным «Чепуха». Собака с аппетитом набрасывается на привезенную нами колбасу.
Незаслуженно, говорят бойцы.
— А почему Чепуха? — спрашиваю их.
— А он бесполезный, — машет Морячок в сторону черного пса с рыжей головой. — Делать ничего не может. Ладно бы, как «звоночек» работал. А так просто на танки бросается.
— Надо было тогда его ПТУРом [8] назвать! — шутит Чистый, и все хохочут.
— Понту с него нету, — добавляет Морячок. — Если бы он хотя бы гусеницу с танка стянул, поменяли бы позывной!
Принёс парням сигарет, а они, оказывается, не курят. Нечасто бойцы от курева отказываются. Говорят, бросили еще в том году. Сигареты стоят дорого, а здоровья и успеха, мол, не приносят. Зачем тогда курить? Даю Морячку сниккерс — к сожалению, больше ничего в рюкзаке не осталось.
— А вообще какая радость-то у бойца? — спрашиваю.
— Чтобы сослуживцы были живы, здоровы, — отвечают. — В семьях было всё хорошо. А так всё у нас есть.
Многие из этих сотрудников ОБТФ МВД ЛНР воюют с 2014 года. Но особенно сложно им пришлось в году прошлом под Харьковом.
— Когда мы зашли в Харьковскую область, это была, честно говоря, эйфория, — вспоминает Морячок. — Потому что в четырнадцатом мы о таком и мечтать не могли.
— Мы как заехали, наверное, месяца два вообще на связь не выходили, — подхватывает Чистый. — Родственники не знали, где мы, что мы. Мы ж до последнего дня всё держали в секрете. Отцы-командиры сказали молчать, мы и молчали до того дня, когда всем стало известно. Нахождение в Харькове было самым тяжёлым временем. Большой объем работы выполнили для успеха Специальной военной операции. Поначалу что? Мы ж сотрудники полиции. И основной фронт обязанностей был направлен на работу с гражданами, с диверсионными группами, находящимися там пособниками ВСУ. Мы работали в этом направлении. А потом наступил такой момент, когда пришлось уже становиться не полицейскими, а полноценными военными. Где-то штурмовиком, где-то сапёром, где-то оператором БПЛА, где-то миномётчиком. Все там по своим направлениям работали. И когда началась эта «перегруппировка», нам даже не верилось, что мы оттуда выходим. Мы же там грызлись до
