Долина, как ему показалось, напоминала лунный пейзаж из приключенческого фильма. Со всех сторон ее окружали высокие, почти отвесные стены, образованные черными, блестевшими как стекло скалами. Река, вытекавшая из прогала, бурлила и гневалась, встречая малейшее сопротивление. Ее пенистая струя слепо билась о берега, в заводях кружились густые хлопья пены. Все внутреннее пространство между рекой и скалами по правому берегу было завалено огромными камнями. Словно буйный великан понакидал их туда в порыве отчаяния или гнева.
Дорога, вившаяся по левому берегу, обходила слоистую и сыпучую, как торт «наполеон», горушку, делала пологий вираж.
— Как думаете, Максимов, оставили духи кого-нибудь в лощине, из которой вышла засада?
— Думаю, не оставили, — ответил лейтенант без колебаний.
— Почему так считаете?
— Духи в горах — как вода. Рванулись, ударили скопом — и растеклись. Банда, одним словом. Им надо было роту взять в клещи. Они и взяли. Зачем в таком деле резерв держать? Они любят действовать лавой.
— Тогда иного выхода у нас нет, кроме как царапаться в скалы. Потом выйдем во фланг духам через ту же лощину, что и они.
Максимов задрал голову, оглядывая громоздившийся над ними кряж. Сказал оценивающе:
— Час ползти. Если одолеем, конечно.
— Взгромоздимся. Здесь нам никто не помешает. Будем лезть, как на учениях. Важно, чтобы Щурков продержался.
Оставив бронегруппу внизу, они двинулись в гору.
Поначалу вверх вели плоские ступени — плиты. Идти пришлось с осторожностью. Ступени только на первый взгляд казались удобными и надежными. Камень давно источили ветер, жара, холод. В плитах затаились коварные трещины. Они были насквозь изъедены имя. Едва ступишь, раздавался пугающий хруст, будто под ноги попал осколок лампочки.
Местами крутой откос перехлестывали колючие языки осыпей. Они казались живыми, хотя стекали медленно и беззвучно. Стоило наступить на эти клыки ногами, и они начинали глухо звенеть. Потревоженные камни с хрустом выжимали друг друга с занятых мест. Осыпь быстро начинала ползти, увлекая за собой неосторожных. Поток гравия наливался яростью, которую дотоле хранил в себе, срывался с утесов с тяжелым гулом.
— Осторожно, — предупредил Максимов солдат. — Нельзя тревожить. Увлечет к чертовой матери!
— Не увлечет! — беспечно сказал рядовой Слюньков и прицелился ногой в середину очередного на его пути языка. — Я быстро.
— Отставить! — приказал лейтенант. — В тебе сколько весу, Слюньков? Сорок пять? А в камушках — тысяча тонн. Они поезд уволокут. Понял?
Полкилометра, отделявшие их от гребня, солдаты преодолевали целый час.
С высоты открывался удивительный вид на огромную страну гор. На далеких снежных вершинах, маячивших на востоке, играли солнечные лучи. Пики вершин льдисто сахарились. Где-то рядом, остывая, потрескивали скалы. Природа раскачивала камни, то нагревая, то остужая их. Отламываясь от материнской груди, обломки с шорохом падали в осыпь и, прокатившись немного, застывали среди множества себе подобных, серых и острых.
Полудолин подошел к краю провала, не ощущая ни волнения, ни страха. В глубине, там, где раньше пряталась засада душманов, царил сумрак. Оттуда потягивало свежей сыростью. Сразу же за провалом вверх уходили крутостенные громады скал, и чтобы увидеть вершины, к которым они устремлялись, надо было задирать голову.
Полудолин впервые с такой отчетливостью почувствовал, что стоит перед стеной, которая отгородила его от привычного мира, перед стеной непреодолимой и вечной. Здесь победу не могла обеспечить ни электроника, ни какая другая современная техника. Только человек, крепкий, выносливый, смелый, мог выполнить трудное, недоступное машинам дело.
Он обернулся и увидел, что все заняты делом. Никто не подавал команд, не подгонял людей, а они работали. Разматывали страховочные веревки, готовили скальные крючья. У каждого была своя, определенная заранее обязанность. И каждый знал, что сейчас результат их работы только один — жизнь или смерть.
— Я пойду первым, — сказал Полудолин. Сказал, несмотря на то что знал — именно ему этого делать не надо. Но он не представлял, что могут сделать солдаты, на что они способны, на что их хватит. С другой стороны, он хотел показать людям, что может сделать все, что здесь необходимо. В памяти засели слова комбата: «Ты еще не наш».
— Нет, товарищ майор, — возразил Максимов. — Пойдет первым сержант Синяков. Он сделает все лучше нас с вами.
Полудолин не стал возражать. Еще два дня назад трудно было предугадать, как бы он повел себя в подобной ситуации. Все же его слово — приказ. Раз приказ — какие могут быть возражения? Но сейчас он знал, главное — это дело, и именно о деле заботился лейтенант.
Все здесь вершилось во имя победы. Пусть небольшой, всего лишь в ротном масштабе. Но цену за нее загодя назначать не стоит. Чем меньше уплачено на войне за успех, тем он ценнее.
— Давай, Синяков. — Майор положил руку на плечо сержанта, приготовившегося к спуску, словно хотел передать частицу своей силы и уверенности человеку, которого посылал на опасное дело.
Солдат с благодарностью посмотрел ему прямо в глаза и улыбнулся:
— Я пошел. — И вскинул руку ладонью вперед.
Один за другим уходили вниз солдаты. Спуск шел благополучно.
Лощина хранила духоту и полумрак. По разбросанным консервным банкам и пустым сигаретным пачкам они определили место, где в засаде отсиживались душманы. Прикинули, что их было не более сорока.
Полудолин вызвал Щуркова. Снова Мартиросян надел наушники и взял микрофон.
— Мы на фланге духов, — передал Полудолин. — Сейчас атакуем. Пусть ваш резервный взвод поддержит огнем.
— С моей стороны навстречу пойдут афганцы, — сообщил Щурков. — Ударят вслед за вами. Их немного, но боевые!
— Начинаем! — объявил Мартиросян.
Стремительный выход советских солдат из лощины, в которой они сами недавно скрывались, для душманов стал катастрофической неожиданностью. Боевой порядок сломался. Бандгруппа начала поспешно отступать к реке.
Как ни выстраивай цепь для атаки в горных условиях, линия неизбежно ломается и у нее появляется острие.
В тот раз на острие оказался сержант Николай Синяков.
Не оглядываясь, не заботясь о том, идут ли за ним другие, он рвался вперед широкими, пружинящими шагами. Перебегал от камня к камню. Почти не пригибался. После нескольких шагов бросался на землю и лежал, тяжело дыша. Сердце гулко ухало в груди. Кровь толчками стучала в уши.
Передохнув, он поднимался и с упорством одержимого шел дальше, бросаясь то вправо, то влево, туда, где видел удобные укрытия.
Оторвавшись от остальных, Синяков проскочил голое место и оказался среди кустарника. Здесь можно было передвигаться во весь рост. Более того — тот, кто не боялся встать, получал преимущество над теми, кто лежал или стоял на коленях.
Уже дважды сержант замечал затаившихся в кустарнике духов и дважды поставил им точку из автомата.
Усталость, усугубляемая первоминутным волнением, уже прошла. Он втянулся в ритм атаки, и нервная дрожь сама собой прекратилась.
Теперь Синяков двигался с большей уверенностью.
Колючки корявого кустарника — шиповник, что ли? — царапали руки, лезли в лицо, но он шагал напрямик, даже не пытаясь искать удобный проход в этом сплетении цепких ветвей.
Впереди он заметил кривое дерево, стоявшее у самой реки. Понял, окажись он там — позиция позволит одному прикрыть весь берег.
Синяков ринулся вперед, прибавив скорость.
Как назло, кустарник кончился. Открылось голое пространство, усыпанное галечником. Пришлось ползти.
Локти, колени то и дело торкались в острые закраины угловатых камней, но он не сдвигал их с дороги, даже если мог, — не было времени возиться с такой ерундой.
Сержант упорно полз напрямик, зная, что надо спешить, что он выиграет, если быстро окажется у кривого дерева.
Позади его раздался озорной выкрик Васькова:
— Коля, друг, не топорщи гуз! Влепит дух блямбу в дуплю, весь вид испоганит!
Кто-то из оставшихся сзади громко, почти исступленно загоготал.
Синяков на миг задержался, перевернулся на бок, чтобы увидеть товарищей, и крикнул в ответ:
— Попридержи язык, Васек! Не оторвало бы!
В это время справа спереди по нему ударили звонкие автоматы. Опустив голову, Синяков подтянулся к большому круглому камню, который нащупал рукой.
Несколько пуль цвикнули над ним, словно сработал модный городской квартирный звонок, щебечущий под птичку.
Когда автоматы стихли, Синяков поднял голову и замер. Во рту пересохло. Все это время он прятался, подгребая к себе боевую часть неразорвавшегося реактивного снаряда. Когда и как он попал сюда — не известно. Упал и лежал как колода, постепенно ржавея. Николай, не глядя, подтянул его к себе и коротал обстрел, ощущая полную безопасность. Надо же!
