Витьку в классе боялись. Он был развит не по годам, и нагл, как два танка. А оттого считал вправе насмехаться над всяким, кто по его мнению был того достоин, без опасения заработать в ответ.
— Дохляк ты! — презрительно хохотнул он, окруженный дружками. — Ты всех нас опозорил перед девчонками. Может ты и в самом деле девка? А? Не Юрка, а Юлька? Во!.. Теперь ты Юлькой будешь.
Драться Юра не любил, да и чем закончится стычка, было ясно сразу. Из драк Витька выходил победителем, а те, кто решался сойтись с ним один на один, еще долго ходили с синяками.
— Юлька! — пользуясь безнаказанностью, заулыбался тот. — Давай мы тебе косички заплетем.
Кошкин подлетел к нему, пихнул в плечо так, что Витька отлетел к стене. Заступничества Юра не ждал, но уроком раньше дал Кошкину добросовестно сдуть контрольную по математике, и это обстоятельство не дало Володьке права отмолчаться в стороне.
— Не лезь к нему.
— А ты что, заступник? — ощетинился Васильев. — Без тебя разберемся.
Перепалка привела к тому, что сопровождаемые болельщиками, они отправились в туалет сводить счеты.
Драка запомнилась многим, ибо она доказала, что на силу всегда отыщется другая сила. Витька залепил Кошкину в глаз, но того это не смутило, и ответная серия ударов, пришедшаяся по Витькиной физиономии, закончилась обильным кровотечением из разбитого носа. Испугавшись вида крови Васильев вдруг заныл.
Кошкин, с расцветающим под глазом фингалом, в синей курточке с надорванным рукавом, подвел ноющего острослова к Юре и заставил просить прощения.
Утирая кровавые сопли и потупившись в пол, Васильев промямлил: «Извини, я больше не буду». И больше Турбина никогда не домогался.
Был и восьмой класс, и тоже весна, когда Володьке было не до занятий, и урок английского. Старая англичанка, очкастая, сухая, и прямая, как столб, недолюбливала его за неуспеваемость. Кошкин отвечал взаимностью, и за учебник английского принципиально не брался.
— Кошкин, translate into English. The twentieth lesson[17].
Володька смотрел на нее как баран на новые ворота.
— Андестенд? — спросила она с далеко не британским акцентом.
Кошкин продолжать изображать партизана, попавшего к врагу на допрос.
— Тупица! Пень! — завизжала англичанка. — Вон из класса.
Он демонстративно собрал портфель и, проходя мимо доски, довольно отчетливо, так, что услышали даже на задних партах, выдал:
— Сама… тупица очкастая.
Класс напрягся, ожидая всплеска учительских эмоций. Но престарелая англичанка стянула с носа очки и посмотрела на Кошкина так, словно видела его впервые и хотела надолго запомнить. Затем вышла, хлопнув от души дверью.
— К директору пошла жаловаться, — прокатился по классу шепоток.
Юра помнил испуганное лицо Марины Викторовны, Володькиной матери, когда, к концу занятий, она входила в приемную директора школы.
Кошкина пожалели и из школы не выгнали, до конца учебного года оставался неполный месяц. Но из квартиры Кошкиных в тот вечер летели то иступленные крики матери, то ее плач над несчастной судьбой и сыном — придурком, по которому тюрьма плачет.
… Володька не был придурком, и тюрьма его обошла стороной. Его растерзанное осколками тело до сих пор лежало на площади, а Турбин, вытирая набегающие слезы, гнал и гнал от себя видение, как он поднимается по лестнице, где знакома каждая ступенька и каждый выцарапанный гвоздем рисунок на побеленной стене, как открывает дверь Володькина мать, как слова застревают у него в горле, и он не в силах сказать ей о том, что сына ее больше нет.
Наступая на сорванную с петель дверь, вошел Бурков, сел рядышком, сохраняя молчание.
— Ты как? — выдержав паузу, спросил он, слегка хлопнул по колену Турбина.
Турбин продавил комок и пробормотал нечто нечленораздельное.
— Вот жизнь… — нарушая его уединение, продолжал Бурков. — Никогда не знаешь, что ждет.
Потянувшись к тумбочке, он вытащил картонную коробку с елочными украшениями. Достал шарик, обсыпанный стеклянными искорками.
— А мы дома елку не наряжаем. В сельпо игрушки не завозят. Да и деньги не тратили на безделушки.
Он выпустил игрушечный шар и тот, ударившись, разбился.
— Вот и всё. Одна только видимость…
Глядя на обои, расписанные веселыми мишками, барабанящими зайцами и пирамидами, Турбин вымолвил:
— А ведь здесь люди жили…
Бурков со вздохом согласился:
— Жили.
— А теперь здесь мы.
Разговаривать было не о чем. В комнате опять нависло молчание.
— Чурок ненавижу! — поменял позу Турбин. — На гражданке душить буду. Если вернусь домой, сразу на рынок. У нас только чурки торгуют. Я им за все…
В коридоре заслышались шаги. В проеме появился лейтенант Черемушкин.
— Турбин здесь? — не различая в вечернем сумраке лица солдат, спросил он.
— Здесь, — ответил за приятеля Бурков.
Черемушкин прошел в комнату, бойцы поднялись перед командиром, бросил Турбину пачку патронов.
— Возьми гранату и собирайся.
Турбин, не задавая лишних вопросов, сунул гранату в кармашек разгрузки.
— А ты, Бурков, смотри в оба. Мы «чехов» шумнем, а будут разбегаться — мочи. Мочи без разбора. Чтоб ни одна тварь не ушла!
В помещении, отведенном под лазарет, стоял тяжелый запах крови, гниющей плоти и лекарств. С тумбы затухающе трепетала свеча, на тесно составленных кроватях не было свободных мест. Мгла подземелья давила, не хватало воздуха, или, по крайней мере, Руслану так казалось.
На кровати возле него лежал со сломанной лодыжкой Умар. Гражданская мирная травма, если не брать в расчет характер ранений его соседей по лазарету. Еще днем, когда над дворцом закружились штурмовые вертолеты, расстреливая из ракетных установок, он попал под обрушившуюся стеновую перегородку, и в подвал, в укрытие, прыгал, подволакивая травмированную конечность.
Лейла, до войны окончившая медучилище, на обычном письменном столе вправила ему кость, отчего Умар, как не кусал губы, заорал. Зафиксировав перелом двумя обломками досок, накрепко перевязала старыми бинтами.
С бинтами, как и с прочими медикаментами, было туго. Новые, в стерильной заводской упаковке закончились, а потому она стирала использованные в бывшей бойлерной, под краном, из которого вода бежала тонкой струйкой.
Умар вконец оброс щетиной, став похожим на дикого абрека.
— Костыли бы где найти, — ворчал он, валяясь на койке. — А то я здесь до пролежней…
— Посмотрю, — обещал Руслан.
— Посмотришь… Ты мне дай гранату.
— Зачем?..
— Если сюда придут русские, мне что — лапки кверху?
Пожав плечами, Руслан отдал ему РГД-5.
— Вот и ладненько, — Умар спрятал ее под подушку. — Все ж не с пустыми руками. Ну, рассказывай, что нового?
За те несколько часов, что Умар провел на госпитальной койке, обстановка вокруг дворца не изменилась. Войска по-прежнему стоят в трех сотнях метров и чего-то тянут. То ли собираются с силами для окончательного удара, то ли ждут, когда защитники сдадутся.
— Нормально, — ответил он, заметив, как, слушая, напряглась Лейла, поившая тяжелораненого из носика чайника. — Жратва еще есть, патроны. Пару деньков еще запросто продержимся.
— Два дня, — повторил Умар, укрыв одеялом больную ногу.
— А там что-нибудь придумаем. Наши коридор пробьют. Или перемирие устроят, якобы чтобы убрать с улиц трупы. И мы, под этот шумок, тихо слиняем.
— Русские на мировую не пойдут, — дал о себе знать раненый в грудь пулеметчик Али, лежавший в крайнем ряду.
— Зря так говоришь. Им тоже нужна передышка.
— Как только мы выйдем, нас сразу перебьют, — сомневался Али.
— Это вряд ли. Их силы нацелены на нас, точно мы всё, что осталось от сопротивления. Поговаривают, что с генералов трясут сроки, когда они возьмут дворец. Да они сделают вид, что не замечают нашего ухода, лишь бы быстрее и без потерь овладеть зданием.
Попрощавшись с братом, Руслан ушел на пост. С полуночи до двух ночи ему стоять в холле за мешками с песком, наблюдая за пустынной площадью.
Продрогнув на холодном воздухе, он застегнул на все пуговицы куртку, пристроил винтовку на мешках, составленные за декоративной, в виде серпа и молота, решеткой. И прижался бровью к резиновому наглазнику, прощупывая площадь метр за метром.
* * *
При отсвете факелов капитан Плотников возился в подсобке с дверью, приматывая тротиловую шашку к ручкам. Прикрепив, воткнул в гнездо детонатор с бикфордовым шнуром, полез за зажигалкой.
— Отойдите к стене, — приказал он, снимая с нее крышечку. — Зажмите ладонями уши и зажмурьтесь.
Стоявший слева от него десантник в защитного цвета косынке, с пулеметом, чья забитая патронами лента свисала чуть не до пола, дистанцировался от своего командира.
