Но кто он — современный человек капиталистического общества?
Десять — двадцать лет весь мир работает, накапливает огромнейшие богатства, затем военная машина бросает все это на поле брани, уничтожает миллионы людей и все то, что было накоплено за эти годы: сотни лет человеческого труда летят на воздух, как пыль, как зола. А безумцы воспевают войну, фанатики утверждают, что война — двигатель прогресса. Спроси их: «Нравственно ли сожрать человека, разодрав его на куски?» Они ответят: «Нет, мы не дикари-людоеды». Но пожирать не одного, а тысячи, миллионы — это нравственно, от этого у них не появляется тошноты; наоборот, они поют в стихах и прозе, они восхваляют войну в горячих речах и ввергают в бездну весь мир.
И трубят:
— Таков закон истории!
И еще трубят:
— Борьба извечна. Извечно сильный пожирает слабого.
— Нет. Мы опрокидываем все это, — произнес Николай Кораблев, как бы отвечая всему капиталистическому миру. — Мы опрокидываем все это своим моральным обликом, устремлениями, обликом тех, с кем я строил заводы, с кем живу, — он посмотрел вниз, на город-завод, и вдруг чувство родни овладело им, и он вспомнил, как однажды в Америке Валерия Чкалова спросил корреспондент крупной английской газеты: «Богаты ли вы?» — «О-о! — ответил тот. — Очень: у меня сто восемьдесят два миллиона». — «Чего: рублей, долларов или марок?» — ахнул корреспондент. «Нет! Гораздо дороже долларов — людей!»
— Да еще каких людей! — воскликнул Николай Кораблев сейчас, снова как бы обращаясь ко всему миру. — Таких людей, которые на сотни лет ушли вперед от певцов войны. Но мы и не те, кто говорит: «Лучше стать рабом, чем воевать». Мы будем драться. Мы поднимем миллионы честных людей всего земного шара и будем драться, драться, драться! — Он даже задохнулся, а передохнув, посмотрел вдаль, на уходящие гряды гор и уже весело сказал: — И я… Я еще вернусь к тебе, седой Урал!
1Поезд мчался со скоростью курьерского; это радовало пассажиров и особенно Николая Кораблева. Он сидел в купе международного вагона и через открытое окно смотрел на своеобразные красоты уральской природы: поезд проходил то мимо какого-нибудь дикого озера, то попадал в долины, усыпанные причудливыми глыбами гранита, то взбирался в горы и тут петлял по отрогам. Глядя на все это, Николай Кораблев неотрывно думал о себе, о заводе, о людях, оставленных там, о Татьяне, о сыне Викторе и о Марии Петровне. И вдруг неожиданно пришла мысль: Татьяна уже в Москве, остановилась на старой квартире и именно поэтому вызывает его нарком. Да. Да. Это очень может быть. Сколько часов осталось до Москвы? Сорок. Через сорок часов он увидит их. Ох, ты! А почему он не полетел? Ведь предлагали самолет. Вот дурень. Ну, ничего: все равно он их скоро увидит.
И все это было нарушено: в Предуралье, на станции Раевка, поезд простоял четыре часа.
Вначале всем так и казалось: ну. пройдут положенные восемь минут, и поезд отправится дальше. Но прошло восемь, потом десять, потом пятнадцать. Пассажиры начали волноваться, и кто-то уже побежал к начальнику поезда узнать, не стряслось ли что с паровозом, как начальник сам пошел по вагонам, говоря что-то весьма невразумительное:
Что ж? Так уж. Пускай уж.
Что «пускай уж, так уж»? — сердито переспрашивали пассажиры и с гневом: — Эти наши железнодорожники! Чего-нибудь да и придумают, лишь бы опоздать. Ну, что «так уж, пускай уж»? Что?
А сказать не могу, — оправдывался тот.
Но пассажиры вскоре сами высыпали из вагонов: мимо станции, не уменьшая скорости, через каждые десять — пятнадцать минут проносились эшелоны с танками, пушками, самолетами, снарядами, а то и поезда, составленные из товарных вагонов. Двери в вагонах были открыты, в пролетах виднелись бойцы — пехотинцы, танкисты, артиллеристы, летчики. Одни из них сидели, свеся ноги, другие стояли позади, и все что-то кричали, махали фуражками, пилотками.
Николай Кораблев вместе с пассажирами кричал ответное и тоже махал шляпой. Иногда он вспоминал начальника моторного цеха Ивана Кузьмича Замятина, который несколько месяцев тому назад со Звенкиным и Ахметдиновым добровольно поступил в Уральский танковый корпус.
«Вот так же, наверное, промчался и Иван Кузьмич со своими друзьями, — думал Николай Кораблев, глядя на бойцов. — Где-то теперь они? Возможно, уже вступили в дело…»
Прошел час, потом второй, третий, а мимо станции все мчались и мчались эшелоны с вооружением, с бойцами. И пассажиры, вполне понимая, что это на врага катится огненный вал, пустили в ход выражение, перехваченное у начальника поезда:
Что ж. Так уж. Пускай уж.
В конце четвертого часа на станции остановился эшелон с танками. Николай Кораблев не выдержал и подошел к платформе. Часовой крикнул:
Эй! Эй! Куда?
Я директор моторного завода, — ответил Кораблев, — хочу посмотреть, наш тут мотор или не наш.
Часовой, молодой парень, чему-то радуясь, сказал:
Это другой коленкор. Гляди, товарищ директор, да быстрее, а то удерем: несемся сломя голову.
2В Москву поезд, выбитый из графика на станции Раевка, пришел с опозданием на восемнадцать часов. Было четыре утра.
Николай Кораблев, тихо улыбаясь, повторял:
Что уж. Так уж. Ничего уж, — направился на привокзальную площадь. Чемодан, кульки, свертки и рыбину-балык ему помог донести сосед по купе, приехавший в Москву налегке, и они оба около часа простояли у вокзала, дожидаясь машины, глядя на площадь, где расхаживали только один вооруженные винтовками милиционеры.
Часов в восемь утра пришла и машина. Расставаясь со своим попутчиком, Николай Кораблев сказал, показывая на рыбину:
Может, возьмете это? А то вы с пустыми руками: не на курорт едете, а в Москву.
Я же повар. Вызван на работу в гостиницу «Метрополь». Будем знакомы. Заходите, угощу первоклассным блюдом, — ответил попутчик.
Шофер сообщил свое:
Лена просила передать, чтобы вы сегодня в одиннадцать зашли к наркому.
Хорошо. А как вы тут живете?
Да так уж. Ничего уж. Живем, — ответил шофер.
Николай Кораблев удивленно посмотрел на него, думая:
«Откуда появилась эта приставочка «уж»? Живут, видимо, неважно, но понимают, что лучше жить пока и нельзя, поэтому и приставочка «уж», — он снова посмотрел на шофера и спросил:
— Ну, а как нарком? Похудел, потолстел?
— Да как уж? Ничего уж. Обратно одни глаза остались.
Москва поднималась, как брага: на улицах появились пешеходы, грузовики, ребятишки, школьники с портфелями, а когда машина выехала на центральную площадь, Москва уже горланила, как всегда.
«Домой! Скорее домой!» — мысленно прокричал Николай Кораблев, ясно представляя себе, как в квартире на Арбате Татьяна, Виктор и Мария Петровна, дожидаясь его, смотрят в окно. Он даже нашел оправдание, почему они не встретили его на вокзале: «Устали. Ну, конечно, устали. Шутка сказать, вырваться оттуда, — и он тревожно спохватился: — А как же это я балык-то хотел отдать тому — повару? Ведь они, наверное, голодны. Да не наверное, а наверняка. Устали, голодны, вот поэтому и не встретили меня».
На Арбате он выскочил из машины, схватил чемодан, рыбину-балык, кульки, свертки и кинулся во двор, к тому подъезду, где находилась его квартира.
«Что ж! Вот сейчас и встретимся, — от волнения у него забилась кровь в висках, и он приостановился, думая: — Посмотреть ли на окна? Ведь она видит меня… и глаза у нее такие большие. Вот я шагнул, и она кричит: «Виктор! Мама! Вон он. Вон. Идет!» Ох, ты! Как бы мне не упасть! Посмотрю, увижу ее и упаду. Нет. Нет. Этого не надо делать: перепугаю их», — и он, переборов желание посмотреть на окна, превозмогая дрожь в ногах, чуть покачиваясь, зашагал к подъезду.
У подъезда он опустил чемодан, правой рукой открыл знакомую дверь, тяжелую, скрипучую, и столкнулся с женщиной, закутанной в старые, линялые шали.
Куда, гражданин? — спросила та и, узнав его, всплеснула руками. — Батюшки! Николай Степанович. Вы? А я — вот я. Да вы проходите, чего на сквозняке стоять. Давай-ка я вам помогу, — а когда он вошел в подъезд, она снова заговорила: — Не узнаете?.. Вот как горе-то скрутило меня. Жена я Тараса Макаровича.
Да ну! Мария Тарасовна?! — И Николай Кораблев сел на стул около маленького, поцарапанного столика, глядя на жену Тараса Макаровича — рабочего, мастера литейного дела, ожидая, что сейчас на лестнице послышатся шаги и вниз сбежит Татьяна. Но шагов не было слышно, и он, утешая себя, подумал: «Видимо, спят. Ну и правильно: устали. Поезд-то ведь опоздал на восемнадцать часов. Ждали-ждали — и уснули», — и он машинально спросил Марию Тарасовну:
А где Тарас Макарович?
Там же, Николай Степанович. Володю, сына, знали? Похоронную на него получила, а от отца ничего: ни писем и ничего. Вам ключики от квартиры? — Она заторопилась и, открыв маленький шкафчик, достала оттуда на колечке два заржавленных ключика.
