— Ничего не опускаю.
— А что кадушка к тебе валится?
— А откуда я знаю.
— Иди ровно. И приподними ручку.
— Да ты что раскомандовался-то?
Кадушка опять накренилась, выплеснув на траву с ведро воды.
— Уу, балда осиновая! — разозлился Санька. — Че ты делаешь?
— Да что ты на меня напустился-то? Целый день мантулю на его, а он…
Злясь, они опять стали говорить по-боктански. Мантулю — это значит работаю много.
— Вот и при сам. Твоя тачка, ты и вези. Нашел тоже батрака.
Пришлось дважды спускаться к ключику и доливать в кадушку воды.
— А по-моему, тут ты больше виноват, — сказал Колька раздраженно. — Что ты дергаешься все? И ишо психует.
Решили везти тачку по очереди, полегоньку. Главное, выехать на дорогу, там земля твердая. Твердая-то твердая, а кадушка все одно будет качаться. Подумав об этом, Санька сплюнул и мысленно обругал себя: лучше бы уж без тачки, с коромыслами.
На дороге показалась повозка. Возница, молодой парень с веселым корявым лицом, громко сказал:
— Дайте-ка воды попить.
— Спускайся к ключику да и пей, — не сразу ответил Санька, которому не понравился пренебрежительный тон парня.
— Ну дайте хоть ведерко.
Молодой рослой кобылице не стоялось на месте, и парень грубо орал на нее:
— Стой! Стой, тебе говорят!
Санька зачерпнул из кадушки воды и подал ведерко парню. Громко, сладострастно чмокая, тот быстро выдул всю воду. И куда только шло.
— Ух и студена! Дай поддену ишо. Воды, и той жалеете, ядрена палка.
Он пил и пил. Ребята глядели — и диву давались: как входит столько в одного человека? И тут Саньку осенила мысль.
— Слушай, довези нашу кадушку, а?
Санька сказал, где он живет.
Парень хохотнул:
— А мне в другу сторону.
— А куда же в другу-то? — удивился Колька. — Дорога-то все равно мимо нас идет.
— Мне туда вон, в гору.
Ближняя гора, на которую показал парень, была самая высокая в округе, лысая, скалистая, лишь у подножия ее притулилось, прижимаясь друг к другу, будто обогреваясь, несколько избенок, давно уже потемневших от старости.
— А зачем тебе туда?
— Ну, надо, значит.
— Не ври уж.
Парень неторопливо скрутил цигарку, так же неторопливо, как бы наслаждаясь этим, чиркнул спичку и закурил, глядя на ребят. Спросил усмешливо:
— Что не едете?
— Ну, довези, — попросил Санька.
Парень усмехнулся:
— Платите деньги. Задарма-то кто возит.
— Да ты че, рехнулся? И откуда у нас деньги?
— Тода давайте ведерко. Правда, оно уже старое, но ниче, сойдет. А то крюк такой делай. И я устал, и лошадь вон совсем доходит.
Колька глянул на откормленную кобылу, которая весело помахивала хвостом, и сказал обиженно:
— Да хватит тебе!
— Ведерко баушкино, — добавил Санька, — ты что?
— Ладно, ведерко не надо. Давай кепку. — Он протянул руку к Кольке. Тот отпрянул от него, вспомнив, как долго просил отца и мать купить ему новую кепку.
— Ну, что ты городишь? — сказал Санька недовольно.
— Дело хозяйское. Тока я ничего задарма не вожу. У меня принсып.
Он сел на телегу, но ехать не торопился. И все чего-то похохатывал.
— Не повезешь? — спросил Санька.
— Не.
— Ну хочешь, я тебе ножичек перочинный отдам?
— Ножичек? Ножичек возьму. А че, и в самделе возьму. Покажь!
— Только положи в карман. А то вон тетка Надя идет. Она папе скажет.
Тетка Надя, пожилая толстая баба, жившая через три дома от Семеновых, весело кивнула им:
— За водицей приехали?
Парень положил ножичек в карман старого пиджака.
— Ну, давай заташшим вашу чертову штуковину. Не лезь! — прикрикнул он на Саньку.
Пыхтя и отдуваясь, поднял кадушку с водой — здоровый черт! — и, поставив ее на телегу, сказал:
— Была кадушка ваша, стала наша. Айда, поехали!
Лошадь ходко двинулась вперед, парень, сидя на телеге, поглядывал на мальчишек, которые шагали возле, и все хихикал:
— Шатущие вы мужики, как я погляжу.
Он явно забавлялся, помахивая ногами и покачиваясь.
Мальчишки угрюмо молчали, Санька вез тачку, сзади шагала с ведрами тетка Надя.
— Мать вашу-кочерыжку.
Возле кладбища он остановил лошадь, снял кадушку и засмеялся:
— Дураки! Обманул я вас. Че мне делать на горе-то?
Когда возница уехал, Санька сказал:
— Надо еще поглядеть, кто кого обманул. Знаешь, какой я ему ножичек подсунул?..
Третьего дня Санька по дороге из лавки, куда его посылала бабка Лиза за спичками, нашел оброненный, а вернее всего брошенный кем-то, перочинный ножичек, старый-престарый, расшатанный до невозможности, с надломленными лезвиями. С виду вроде бы ничего еще, а на самом деле смех, а не ножик. Санька долго думал: брать, не брать — и положил в карман, авось на что-нибудь пригодится.
Вечером Егор Иванович прошелся по двору, дивясь: «Даже я едва-едва справился бы со всем этим делом. Нет, в этом шалопае что-то все же есть мое!..» Он намеренно давал сыну непомерно много работы, думая распечь его потом, пристыдить за леность — надо же как-то учить мальчишку уму-разуму.
Тем же вечером, сидя на завалинке, покуривая и рассуждая о чем придется, Егор Иванович сказал Василию Кузьмичу, что мальчишки у них заметно подросли и пора их приструнивать, а то, пожалуй, отобьются от рук, что и получилось с одним на Запрудной улице, который подростком лоботрясничал, а, став парнем, угодил в каталажку. Придя домой, старший Малахов наказал сыну, чтобы тот назавтра вывез весь навоз из хлева, прибрал во дворе, подмел в садике и возле дома и положил на хлев мелкие доски, еще зимой купленные Василием Кузьмичом у одной старухи по сходной цене и лежавшие теперь возле крыльца как попало.
Часов в восемь утра Колька с Санькой уже убирали навоз, повздыхав и посетовав на то, что работа эта больно уж тяжелая и ученые, надо думать, изобретут когда-нибудь умную машину: включишь ее, и она сама вытащит навоз из хлева и увезет на огород. Василий Кузьмич ушел на завод (его смена с шести), а Мария Терентьевна направилась к доктору, она все чего-то болела и, страшно морщась, пила капли, глотала пилюли.
Саньке казалось, что сегодня у них дело идет куда быстрее, чем вчера:
— Навоз от вашей коровы легче или как…
— Да ты что?
Таскать по лестнице сухие досчонки на потолок хлева было совсем легко, интересно даже. Возле поленницы лежало с десяток толстых половых досок, привезенных Василием Кузьмичом на прошлой неделе про запас. Кольке захотелось удивить отца — и их затащить на хлев, но сделать это оказалось не так просто: доски сырые, тяжелые. Мальчишки приноравливались и так, и сяк — легко не получалось, и в конце концов решили приставить доски к стене. Колька будет брать по одной и приподнимать, а Санька на потолке станет подхватывать. И дело пошло. Оставалось подмести в садике и возле дома.
С горы катил на телеге, придерживая резвую кобылу, вчерашний парень. Он вез большую кучу домашнего хлама — сломанное колесо от телеги, разбитую корчагу, изношенные сапоги и ботинки, порванную рогожу и короб из прутьев, наполовину заполненный мусором. Колька подметал у завалинки, стоя к повозке спиной, а Санька, сложив на дворе мусор на тачку, вышел за ворота.
— А, это опять вы, валеты? — сказал парень и остановил лошадь.
«Сейчас начнет ругать за ножичек, — подумал Санька. — Вон как лоб-то наморщил». Но парень заухмылялся:
— А ножичек ваш, робята, я где-то посеял. Приехал, хвать-похвать — нетука, егушкина мать! А это чего оставляете тут? — Он показал на кучу мусора возле каменной стены. — Эх, работнички тоже, едят вас мухи!
— А что ты все лаешься? — не выдержал Колька. — Вчера лаялся и сегодня.
— А мы тебя ждали, — сказал Санька. — И мусор этот сейчас к тебе в короб положим.
— Ну вы ж знаете, что я за так не вожу.
— Я ж тебе вон какой ножичек отдал.
— То было вчерась. А лошадь, она каждый день есть просит. И так вон кожа да кости.
Кобылица бойко махала хвостом, парень, сидя на телеге, весело помахивал ногами.
— Ладно, так и быть, увезу задарма. По знакомству. Снимайте короб и складайте мусор.
Ну и короб же — глазоньки бы не глядели, поломанный, разваливающийся, но большой — в него ушел весь мусор со двора и с улицы.
Возница сидел на телеге, покуривая. Посмотрев на него, Санька подумал, что парень, наверное, совсем еще молоденький и кажется старше своих лет потому, что широкоплеч, мордаст, с большими руками.
— Пыдымайте, пыдымайте, лешак вас дери!
Когда Санька с Колькой поставили короб на телегу, парень, о чем-то сосредоточенно подумав, вдруг захихикал:
— Ну все, идите. Носы сопливые!
Он начал рассматривать задние колеса телеги, полегоньку бить по ним сапогом, ходил, хмыкал и все чего-то вздыхал.
