Кориолано в доме возле бастиона сказал:
— Не знаю. Мне кажется, я был бы ни на что не годен, если бы со мною не было жены.
— По-твоему? — сказал Мамбрино. — Да ведь любой может навоображать то же самое!
— Я не знаю, — повторил Кориолано.
— Не знаешь, не знаешь! — сказал Мамбрино. — Вечно ты ничего не знаешь!
— Не знаю, — снова сказал Кориолано.
За спиной этих людей не было ничего, что заставляло бы их действовать, ничего, что взяло бы на себя их поступки. Они оставались наедине со своими поступками.
Как же вышло, что и они были людьми простыми и мирными? Почему они не стали жестокими?
Гракко был человек любопытный, он все время задавал себе этот вопрос.
Почему они, не будучи жестокими, убивают? Почему, оставаясь простыми и мирными людьми, они борются? Почему, если ничто их не принуждает, они вступили в смертельный поединок и ведут его до конца?
— И еще потому, что я хочу жениться поскорее, — сказал Орацио.
— Как так? — переспросил Гракко.
— У меня есть девушка, и я хочу на ней жениться.
— Значит, ты начал бороться, потому что хочешь поскорее жениться на своей девушке?
— Я так не говорю. Но я уже давно хочу жениться на ней и хочу, чтобы все кончилось скорее и я мог сыграть свадьбу.
— И ради этого ты стал бороться?
— Я так не говорил. Разве я так говорил?
— Ну, скажи сам, как ты говорил.
— Я говорю, — снова начал Орацио, — что чем скорее это кончится, тем скорее все будет кончено.
— Вот оно что! — сказал Гракко.
Он был любопытен, люди привлекали его, но он никогда не мог докопаться до последнего «почему» в их поступках. В темноте машины он вынул пачку сигарет.
— Хочешь курить?
— Еще бы. А для Метастазио у тебя не найдется?
— Найдется и для Метастазпо.
Орацио открыл дверцу и крикнул в другую машину:
— Эй, Метастазио!
Метастазио высунулся из автомобиля.
— Хочешь курить? — спросил Орацио.
Метастазио убрал голову.
— Эй, Метастазио! — снова позвал Орацио.
— Брось арапа заправлять! — крикнул Метастазио, не вылезая из машины.
— Не верит! — сказал Орацио, обращаясь к Гракко.
Он посмеивался, ему было весело.
— Я тебе всерьез говорю! — крикнул он, не переставая смеяться. И добавил, обернувшись к Гракко: — Мы нашу норму выкуриваем за один день, а потом всю неделю сидим без сигарет.
Он поднялся с сиденья и вылез из машины.
— Не верит! — повторил он. Потом с сигаретами Гракко в руке подошел к соседней машине. — Эй, Метастазио!
Из тех двоих, что ждали в отеле «Реджина» на виа Сайта Маргерита, где теперь жили эсэсовцы, один, по кличке Сын Божий, сидел на стуле в проходе, одетый в полосатый передник коридорного.
Зазвенел звонок.
Сын Божий встал со стула. Это был невысокий и худой человек с изможденным лицом, длинный передник спускался ему ниже колен. Он подошел к табло звонков, посмотрел, из какого номера звонят, направился к этому номеру, постучал в дверь, вошел.
— Сюда, — сказал кто-то невидимый. — Поди сюда, Донато!
Сын Божий знал, кто это, и сразу же двинулся в дальний угол большой комнаты, где за кроватью и столом стоял холодильник.
— Сюда, — снова сказал хозяин номера. Это был немецкий офицер, он стоял, наклонившись перед открытым холодильником. — Пора кормить их.
— А им можно есть? — спросил Сын Божий.
— Нет, нельзя, — отвечал немецкий офицер.
Он выпрямился, вытер два пальца о полотенце, бросил его на пол и, указывая на холодильник, полный сырого мяса, сказал:
— Дашь им не больше трех косточек. Drei kleine Knochen.[5] По одной на каждую.
— Чтобы раззадорить аппетит? — спросил Сын Божий.
— Да, чтобы раззадорить аппетит, — ответил немец.
— Он у них уже три дня как раззадорен, — заметил Сын Божий, — еще как раззадорен!
— Еще как раззадорен? Вот что! — сказал офицер. — Так и надо. — И потом спросил: — А как они с тобой? Свирепы?
— Да как сказать, — ответил Сын Божий.
Он взял три кости, очистил их от малейших остатков мяса, вышел из комнаты и остановился перед дверью другого номера. Не входя, он позвал:
— Гудрун!
В ответ из номера донеслось рычание. Сын Божий приотворил дверь, бросил кость в комнату и перешел к другому номеру.
Из этого номера и из следующего доносился неистовый лай. Сын Божий и во вторую комнату бросил кость, едва приоткрыв дверь, зато в третьей он включил свет и вошел.
— Блут! Каптен Блут! — позвал он.
Едва он вошел, огромный белый пес перестал лаять, обежал вокруг комнаты и, вскочив на кровать, свернулся на ней калачиком.
— Как ваше самочувствие, господин капитан? — спросил Сын Божий. — Не нужно ли вам чего-нибудь?
— Угм, — отвечал пес.
Сын Божий дал ему кость, но одновременно вытащил из кармана кусок хлеба.
— Вот это, Блут, тебе посылает твое начальство, а вот это я тебе принес. Твое начальство хочет, — продолжал Сын Божий, — чтобы у тебя был хороший аппетит. А для чего? Это ведь и ты знаешь и я знаю. Раз и у него и у тебя такое ремесло, значит так нужно, Блут. Ты ведь знаешь, для чего это нужно?
— Угм, — ответил пес.
— Так-то, каптен Блут! — сказал Сын Божий и наклонился. — А я не желаю, чтобы у тебя был аппетит. Ты славный пес, мне было бы так приятно, если бы ты сменил ремесло. Не можешь ты, что ли, сменить ремесло?
— Угм, — ответил пес. — Угм.
— Не можешь? — приставал к нему Сын Божий. — Не можешь честно зарабатывать себе на жизнь? Еще ведь не поздно, Блут! Удирай, беги в деревню! Ступай к крестьянам сторожить поля. Или стеречь овец. Или отправляйся к дрессировщику, научись ходить по проволоке. А еще можешь наняться поводырем к слепому старику.
— Ха-ах! — сказал пес.
— Смеешься? Был бы тогда уважаемой собакой, а теперь кто ты? Ищейка полицейская, вот ты кто!
— Угм, — сказал пес.
— Вот тебе и угм, — сказал Сын Божий.
Блут сел на задние лапы, поднял кверху морду и завыл.
— Или, может, еще… — начал Сын Божий. Он наклонился к псу и что-то шепнул ему на ухо. А в заключение спросил вслух: — Разве нет?
Второй был высокий и черный, очень черный человек, хорошо одетый. В десять пятнадцать он спустился с третьего этажа и в коридоре второго этажа встретил немецкого офицера, того самого, что ради своих собак то и дело вызывал Сына Божия. Они заговорили по-немецки.
— Я уже два дня не видел вас, Ибаррури. Что с вами стряслось?
— Ничего, капитан Клемм. Ровным счетом ничего. А что стряслось a usted?[6]
— Я проиграл тысячу марок.
— Я тоже проиграл немного. I despuns?[7] A потом?
— Выиграл восемьдесят тысяч лир.
— Я тоже немного выиграл. А потом?
— Мы устроили шикарный ужин.
— Вот как! Я тоже был на обеде. А потом?
— Потом? Потом — это…
— Mujeres?[8]
— Ну, конечно. Есть тут одна девочка из Ла Скала…
— А потом, капитан Клемм?
— Там была еще эта девица, Линда. У нее самые красивые ноги во всем Милане.
— Это та, что танцует на столе?
— Эта самая. Разве у нее не самые красивые ноги во всем Милане?
— Она и у меня на столе танцевала. I despuns, капитан Клемм? А потом?
— Потом? Не хватит с вас этого, что ли? Потом я выполнял свой долг.
— Гм!
— Гм! Что гм?
— Гм!
Эль-Пасо улыбнулся.
— Siga usted bien.[9] Меня ждут.
— Вы останетесь со мной, Ибаррури. Я вас не отпущу.
Капитан Клемм взял Эль-Пасо под руку.
— Пойдемте ко мне. Почему бы вам со мной не остаться? У меня есть виски — прямо с фронта, из-под Кассино.
— Меня ждут, капитан Клемм.
— Я лишаю вас пропуска до полуночи.
— Испанского дипломата вы не можете лишить пропуска.
— Оставайтесь! В полночь я сам вас провожу.
— Вы проводите меня, капитан?
— Я подвезу вас на моей машине. С полуночи мне дежурить.
— Гм, — сказал Эль-Пасо.
Капитан Клемм повел его к себе в номер и позвонил.
— Сифон! — потребовал он у Сына Божия.
Эль-Пасо не знал, кем был на самом деле Сын Божий, Сын Божий не знал, кем был на самом деле Эль-Пасо.
Эль-Пасо появился в отеле «Реджина» в ноябре, когда ожидали нового советника испанского посольства, который должен был прибыть в Милан с особыми полномочиями. Десять дней подряд, с 15 по 25 ноября, из комендатуры регулярно звонили капитану Клемму:
— Ну что, приехал этот Ибаррури?
— Не приехал, — отвечал Клемм.
Только 26 ноября он ответил:
— Приехал.
— Пусть немедленно отдаст вам бумаги, — сказал комендант.
— У него нет бумаг.
— Он не привез никаких бумаг? — крикнул в трубку комендант.
