Часть первая
1
– И это тайга? – огладив черные, аккуратно подбритые усики, Горкин издал сквозь зубы какой-то странный звук «цх!» и сердито оторвался от иллюминатора. Ему, южанину, привыкшему к стиснутым жизненным пространствам, до предела освоенным людьми, все здесь казалось неразумно растянуто, пустынно и некрасиво. По книжкам и кинофильмам знал о тайге: величава, непроходима, кишмя кишит зверьем, птицей, деревья – верхушек не видать, а тут невзрачная, заморенная поросль, едва торчащая из-под снега, – земля ее, что ли, впроголодь держит? Так вот наслушаешься хвастливых баек, а своими глазами увидишь –не то, совсем не то. Приезжал в Одессу сосед, геофизик Женя Никитский, шумливый, обросший дикою бородищей, расписывал: «Если уж рыбу поймаешь – во! Хвост с лодки свисает. А глухарь там такой... в два раза больше индюка». Не за рыбой ехал сюда, не за глухарями, которых пока еще и живьем не видал, но все же досадно, что наврал бородач. Цх, цх... Не тайга – лысая половая щетка.
– Она, касатик, она христовая, – не поворачивая головы, отозвался кемаривший Мурунов. Говорил нехотя: голова после вчерашнего раскалывалась. Язык распух и едва ворочался. Тяжелый, чадный был вечерок. Утром, едва собрался опохмелиться, – пожаловал Мухин. «Через пятнадцать минут придет вертолет. Ты готов?» – «Меня-то за каким лешим тащите?» – вяло отбивался Мурунов. Хотя, если разобраться, кому как не главному инженеру экспедиции следует в первую очередь ознакомиться с трассой, с базой для новой площадки. Впрочем, Мурунов уж летал по этому маршруту. Не первый год на Севере. Это Горкину он в диковинку. Ишь как егозит, глазами сверкает! Спал бы, как спит Максимыч. Сопит вон в две дырочки, и стужа ему нипочем. А за бортом, наверно, минус шестьдесят, не меньше. Бррр!
Мурунов чуть-чуть скосил глаза на начальника экспедиции, приткнувшегося подле радиста, который стоял над ним на металлической узкой лесенке и, видимо утомившись, изредка переступал с ноги на ногу. Меховая унта терлась о впалый висок Мухина. «Сейчас заискрит!» – усмехнулся Мурунов, отмечая про себя, что еще в состоянии шутить. Когда перепьешь – мир по утрам кажется выщелоченным, и сам ты какой-то обесцвеченный, словно насквозь пропитался чертовым зельем. Надо бы меру блюсти, но кто ее знает, эту меру? Один с сороковки валится, другому четверти мало. Как не позавидуешь тут Максимычу – Мурунов бывал с ним в компании, – глотнет для вида, отставит и весь вечер поет, иной раз даже «барыню» спляшет. Оттого и головные боли его по утрам не донимают, и совесть чиста. Посапывает как младенец и времени не поддается. А ведь немолод уже, и потерло его о шершавины жизни, поколотило на ухабах ее. В его годы сидеть бы где-нибудь в главке, шелестеть бумажками, как мышка, и получать праведные свои три сотни. Так нет же, корчится тут от холода, втихомолку посасывает валидол, пряником не выманишь. Что держит его? Оклад? Должность? Или, может, орденов мало?..
«Нну, заехал! – Мурунов одернул себя, страдальчески сморщился и подумал, что дома в буфете осталась распочатая бутылка «экстры». – Неплохо бы подлечиться».
– Нет, сердце мое, это не тайга, – Горкин не унимался, критиковал здешнюю природу, будто она виновата в том, что предстала перед ним такой неприглядной. – Это... это... как это называется?
– Пространство, – проворчал Мурунов. Вертолет резко прижался к ржавой болотистой проплешине. И снегом ее не засыпало. Наоборот, коричневая жижа пропитала снег насквозь и еще больше скрадывала поредевшие клочья мелкого леса. Опасные места: ступи здесь покрепче – по шею уйдешь в вонючую тухлую воду. Случалось, и без следа уходили. Что и говорить, романтика!
Тайга скоро кончилась, и почти без перехода поплыла одуряющая снежная ровень, которую лишь однажды прорезал след оленьей упряжки. Редко-редко мелькали чахлые карликовые деревца и едва приметные сверху бородавчатые бурые кустики. Углубившись в тундру, миновали хальмер – ненецкое кладбище. За ним сразу вдруг разорвался снежный снаряд, и от него во все стороны пошли крохотные белые султанчики.
– Куропатки, – пробормотал Мухин. Вроде и глаз не открывал, а заметил.
– Далеко еще? – прокричал ему в ухо Горкин, словно хотел отогнать дрему.
– Порядочно. Спите.
– Для сна есть ночь, – Горкин опять уставился в иллюминатор. А смотреть не на что: снег, снег. Может, и впрямь
