Вы — член Литературного фонда? Пожалуйста, похлопочите о выдаче мне
ссуды, ссуды, а
не пособия. Назад тому с месяц я получил пособие в 100 р. Я возвращу его, когда выйдет III-й том, я не люблю пособий. Мне нужно в долг получить 100 р.
Я пишу об этом же еще В. А. Поссе.
И еще: у Цинзерлинга объявлено о продаже книги К. Дюпреля «Загадочность человеческого существа».
Пожалуйста, вышлите мне эту книгу! Очень прошу. У меня нет сейчас рубля, но я заплачу. Я читал этого автора «Философию мистики», и хотя она неоригинальна, — у Шопенгауэра в «Духовидении» та же тема разработана глубже и короче, — все-таки я хочу «меть и эту книгу. Вышлите!
27 или 28 октября [8 или 9 ноября] 1898, Н.-Новгород.
Дорогой
Сергей Павлович!
Вчера получил от Вас деньги и письмо. Теперь я должен Вам 400 р. Остальные деньги не высылайте, доколе я Вас не попрошу об этом. В моих руках деньги становятся слишком скользкими, и я не умею удерживать их у себя.
Предшествовавшее Ваше письмо показалось мне сухим и полным раздражения против меня. Но раз Вас мучает лихорадка — дело становится понятным. Я, признаюсь, подумал другое нечто — ибо мне известно, что некий гусь, подписывающий письма ко мне «тоже Amer», поставил себе целью солить мне везде, где можно. Я не знаю, кто он, но это человек очень злой и очень не глупый. Жалею, что не могу послать Вам одно его письмо, где довольно курьезно характеризованы питерские люди. «Amer» — это по-русски «горький»? Очевидно, он живет в Питере, знает его жизнь, да и меня тоже знает, как видится. Но черт с ним, я лишь потому о нем говорю, что считал его причиной того тона, который сквозит на протяжении Вашего письма.
А об издании третьего тома заявляю категорически: предоставляю это дело на Ваше усмотрение. Издавайте, когда хотите. Волькенштейн ничего мне не пишет, хотя я послал ему, по его просьбе, разрешение на издание «Тоски». Каково поживает В. А. и что он думает делать с моим чортом? Крепко жму руку Вашу и очень прошу Вас верить в мою искренность. Человек прямой, я никогда не скрываю пред людьми того, что о них думаю.
До свидания!
Очень хочется побывать в Петерб., но не пустят меня в оный город! Очень жаль, право! А теперь вот и деньги есть.
Всего хорошего и доброго здоровья желаю Вам.
Между 24 октября и 7 ноября [5 и 19 ноября] 1898, Н.-Новгород.
В. С. Миролюбив сообщил мне, что Вы выразили желание получить мои книжки. Посылаю их я, пользуясь случаем, хочу что-то написать Вам, Антон Павлович.
Собственно говоря — я хотел бы объясниться Вам в искреннейшей горячей любви, кою безответно питаю к Вам со времен младых ногтей моих, я хотел бы выразить мой восторг пред удивительным талантом Вашим, тоскливым и за душу хватающим, трагическим и нежным, всегда таким красивым, тонким. Эх, чорт возьми, — жму руку Вашу, — руку художника и сердечного, грустного человека, должно быть, — да?
Дай боже жизни Вам во славу русской литературы, дай боже Вам здоровья и терпения — бодрости духа дай Вам боже!
Сколько дивных минут прожил я над Вашими книгами, сколько раз плакал над ними и злился, как волк в капкане, и грустно смеялся подолгу.
Вы, может быть, тоже посмеетесь над моим письмом, ибо — чувствую, пишу ерунду, бессвязное и восторженное что-то, ко это, видите ли, потому все так глупо, что исходит от сердца, а все исходящее от сердца — увы! — глупо, даже если оно и велико, — Вы сами знаете это.
Еще раз жму руку Вашу. Ваш талант — дух чистый и ясный, но опутанный узами земли — подлыми узами будничной жизни, — и потому он тоскует. Пусть его рыдает — зов к небу и в рыданиях ясно слышен.
Может, захотите написать мне? Прямо — Нижний, Пешкову, а то — «Нижегородский листок».
Начало [середина] ноября 1898, Н.-Новгород.
Положим, что я — «многоуважаемый», а Вы, надо думать, — неумный.
И люди, Вас окружающие, очевидно, мало Вами занимаются, чорт бы их за это побрал. Если верхушки тронуты и кровь идет — стало быть, надо торчать в Ялте, а не в проклятый, гнилой Ваш Питер ехать. Изумительно, до какой степени мало и плохо ценит себя этот русский человек, даже и в том случае, если он стоит у дела и если все дело на нем воздвигается. Вот очевидный и неоспоримый признак нашей малокультурности. Как странно слышать такую дикую фразу: «Я совсем бы вылечился, да надо ехать в болото». Неужели без Вас не найдется в этом болоте чертей, способных временно заменить Вас? Вот Вы приедете и расхвораетесь как следует, а потом от этого произойдет непоправимый урон делу. Мне говорили, что вдохновителем и главной энергией журнала являетесь Вы, — судя по Вашим письмам, так оно и должно быть. Вы хоть бы уж ради журнала-то поторчали еще в Крыму сколько следует!
Ужасно скверное это Ваше письмо, и очень оно меня взволновало. Я знаю, что такое верхушки, — пять лет тому назад я поднимал 12 пудов, а теперь, когда у меня тоже верхушки, — 2 чуть-чуть могу поднять. Собственно говоря — Вас следует хорошенько ругнуть, ибо очень уж это нелепо Ваше решение уехать из Ялты. Я все-таки надеюсь, что шубу Вы не получили и пока еще сидите в Ялте, как и следует. Слушайте — посидите еще немножко?! А потом я приеду? Ей-богу, нам нужно беречь себя, ибо — по совести говоря — ведь мы все-таки способные люди, и совсем уж не так много способных людей, чтоб нам не беречь себя, — не правда ли? Ведь Ваш журнал — это, я Вам скажу, — такое хорошее дело! И у него будущее прекрасное, если около него будут здоровые, бодрые, порядочные люди. Как много я имею сказать по поводу журнала! Вот что, дорогой синьор, — Москва от Нижнего так близко, махните сюда на денек-два? Поговорили бы, посмотрели б друг на друга. Ей-богу? Денег нет? Но у меня теперь есть — сегодня еще 50 р. прислали из «Журнала», — телеграфируйте, я
