даже стала коротко отвечать на звонки. На вопрос Даны Лев, как она себя чувствует, она сухо и даже с иронией ответила: "я живая!", после чего разговор быстро прекратился. Но когда позвонила Шели с тем же вопросом, Галь не смогла так скоро от нее отвертеться.
– Может, я не должна сейчас тебе об этом говорить, но будет лучше, если ты узнаешь все заранее от меня, чем увидишь сама, – извиняющимся тоном приступила подруга.
– О чем еще мне надо знать? – апатично спросила Галь.
И Шели рассказала ей о затеянном Даной пересаживании в классе. Почти все, за исключением некоторых – и, конечно, ее и Хена – приобрели новых соседей на новых местах. Класс гудел, как осиное гнездо. Особо упрямые, назло учительнице, сразу же возвращались за свои прежние парты, ругались, спорили, называли Дану "воспитательницей в детском садике", но без толку. Такой железной хватки, какую проявила классная руководительница, никто от нее не ожидал. Почти всех пересадили. Перетасовали, как колоду карт.
– Зачем она это сделала? – недоумевала Галь.
– Думаю, у нее были на то свои причины, – предположила Шели.
Первая мысль, посетившая Галь, была что Дана устроила пересаживание из-за нее. Ее охватило смущение, смешанное с удовлетворением. Если вся жизнь ее перевернулась, то почему было не устроить переворот и в классе, в котором никто, кроме Шели и самой Даны, до сих пор ни разу не проявил к ней сочувствия?
– С кем я теперь буду сидеть? – поинтересовалась она.
– С Офирой Ривлин. Той не составило проблемы распрощаться с этим конопатым мешком с опилками, Ави Гроссом, – прыснула Шели и, выдержав неловкую паузу, продолжила: – Но это еще не все. Сейчас я скажу тебе самое главное.
Она вздохнула и заговорила опять:
– Лиат пристроили сначала к этой чокнутой Лирон. Но прежде, чем нашелся новый напарник Шахару, произошло нечто невероятное. Лиат сама перебралась к нему за парту и наотрез отказалась вернуться на свое новое место. Распоряжения Даны не произвели на нее никакого впечатления. Дана долго настаивала, но, в итоге, разрешила ей там и остаться.
– Как?? – вскричала Галь, которую сразу же закружил вихрь сомнений, а колени подогнулись от нового неожиданного потрясения.
– Вот так, – печально подтвердила Шели. – Поверь, я сама от этого в шоке.
Несколько минут обе хранили неловкое молчание. На самом деле, в это время Галь боролась с комком слез, готовых прыснуть из ее глаз и превратить разговор с подругой в ее истерику. Так, в итоге, и произошло.
– Ты в порядке? – осторожно спросила Шели.
– Да, еще бы, в порядке! – взорвалась Галь. – Все меня предают! Все! Какого дьявола наша классная спустила ей такую наглость, если заткнула всех других?
– Вот и не всех! – запальчиво возразила Шели. – После этого все в классе просто выпали в осадок, и оказались такие, что немедленно пересели куда хотели. Но их было немного, так как большинство предпочло успокоиться на своих новых местах.
– Но спровоцировала это все Лиат! Она, и никто другой! Вот бешеная крыса! – возмущалась Галь. – И что, – всем другим нельзя, а ей, значит, можно? Разве Дана уже перешла на ее сторону?
– Откуда я знаю? – вырвалось у Шели, самой не знающей, почему.
– Тогда как ты мне это объяснишь? Для чего, вообще, ты рассказала мне все это?
– Чтоб тебя подготовить, дурочка! А не то, войдя в класс, ты бы сразу же грохнулась в новый обморок. А объяснений поступку нашей классной у меня нет, хоть убей! Если захочешь, сама как-нибудь поинтересуйся у нее. Послушай, – раскаянно добавила она погодя, – прости меня. Я не должна была тебе об этом говорить.
– Ладно уж, – упавшим голосом произнесла Галь.
Она вновь помолчала, справляясь со своими эмоциями, и с содроганием спросила:
– А что Шахар?
– Что "что Шахар"? – недоуменно уточнила Шели. Затем, поняв суть вопроса, отозвалась: – А, он все слопал. Так они и сидят вдвоем.
– Он же уверял меня с пеной у рта, что оттрахал просто так ее! – в сердцах воскликнула Галь. – Что Лиат для него ничего не значит!
– Да мало ли, что он тогда говорил?! Его и так замучили расспросами, правда ли, что вы расстались. Наверное, его уже достало все. Он и так, практически, не смотрит в сторону Лиат. Типа, хочет сидеть рядом с ним – пусть сидит! Какой ему смысл еще что-то менять?
После этого разговора как будто что-то надломилось в измученной душе Галь. Ее просто убил тот факт, что Лиат будет теперь делить парту с Шахаром, что Дана Лев не воспрепятствовала этому, и что Шахар, в общем-то, был не против этого. Он не был против! Он словно изменил ей дважды, поскольку публично признал победу этой сучки над собой и над более авторитетным лицом – Даной Лев.
В тот вечер девушка долго расхаживала взад-вперед по своей комнате, как зверь по клетке, пытаясь угомонить разыгравшийся в ней шквал черных мыслей и эмоций. Если до сих пор она в тяжких физических и душевных муках оплакивала свое прошлое, то сейчас в ней пробудилось нечто гораздо более жестокое, агрессивное. Ничего подобного она раньше не испытывала. Это была уже не просто бессильная ярость, – нет, это была нескрываемая ненависть к двоим, чьи поступки столкнули ее в эту бездну. Никакой плаксивой тоске больше не было места в ее душе!
За ужином, который впервые за всю адскую неделю пробудил в ней видимость аппетита, Галь спросила у матери, что такого страшного она, в глубине души, желала бы сделать той шалаве, что увела у нее мужа. Оторопевшая Шимрит не сразу нашлась что ответить.
– Что за дурацкие вопросы? – удивилась она. – Ты ведь знаешь, как у меня все произошло.
– Поэтому я тебя и спрашиваю, – настаивала дочь, – как бы ты обошлась с разлучницей, будь у тебя такая возможность?
– Разве можно наказывать других людей только за то, что они оказались более подходящими кандидатурами, чем ты? – возмутилась Шимрит.
– Мама, пожалуйста, не выдавай твое смирение за твои истинные чувства! – не унималась разъяренная тигрица. – Я уверена, что в глубине души ты не раз хотела бы содрать с той мерзавки скальп или побить ее мордой об асфальт. И чтобы мой, так называемый, папаша видел это и не мешал этому.
Шимрит, в испуге, выронила из рук вилку, и та со звоном упала на пол остриями вверх.
– Ты с ума сошла, Галь? – еле произнесла она. – Это недопустимо! Это уголовщина!
– Но на такую уголовщину у тебя есть личное право, – твердила Галь с мрачным упорством, судорожно сжимая нож.
– Так нельзя! – попыталась урезонить ее мать. – Ни в коем случае, так делать нельзя! Надо взять себя в руки, успокоиться и простить.
– Простить такое?! – закричала девушка, чей сухой и воспаленный взгляд пылал ненавистью. – Невозможно! Никогда!
Потрясенная Шимрит Лахав, впервые увидевшая свою вспыльчивую, но добрую дочку в таком бешенстве,
