сумасшедшую неделю, приняла душ, а не ванну и натерлась кремами. Затем она перебрала весь свой шкаф, и остановилась на черной кожаной юбке, черном топе, прозрачной алой накидке под завязку с ниспадающими рукавами и лаковых сапогах на шпильке. Шимрит, которая наблюдала за ее сборами, мысленно благодарила Шели за то, что она сумела поднять настроение Галь, чего ей, как матери, так и не удалось. Она дала ей на сей раз на карманные расходы больше, чем давала обычно, и пожелала вернуться как можно позднее.
Но когда девушка подошла к зеркалу чтоб нанести макияж, все ее воодушевление сникло. На нее смотрело изможденное, чахлое существо, с исхудавшими руками, кругами вокруг глаз и следами побоев на почти прозрачной коже. Боже правый, это ли была она, Галь Лахав? И она еще думала о пробах в модельном агентстве? В таком жалком виде? И это после того, как там ее видели совсем другой? Нет, это только ее гордыня толкала ее туда, ее рвение доказать любой ценой Шахару и всему миру, что она еще чего-то стоила. Она точно поняла, что у нее не хватит сил показаться сейчас на глаза незнакомым людям. Ведь она просто сгорит от стыда!
В смятении, Галь набрала номер Шели и вздохнула с облегчением, застав ее еще дома.
– Я не пойду с вами, – грустно сказала она. – Извини.
– Почему? – огорченно воскликнула та.
– Не в состоянии.
– Но Галь!.. – отчаянно возражала ее подруга. – Так ты только сделаешь себе хуже! Пойдем!
– Дорогая моя, я бы с радостью. Но я не могу пересилить себя. В другой раз.
Как Шели только ни старалась убедить ее развлечься, хотя бы на несколько часов, все было без толку. Даже на предложение навестить ее до дискотеки Галь ответила отказом, так как, по ее словам, сейчас ей ничего не хотелось, кроме как зарыться с головой под одеяло.
– Как хочешь, – сдалась ее подруга. – Но учти: от меня ты можешь еще отмазываться, но от школы – уже нет. В начале следующей недели тебе придется вернуться в класс.
– Я знаю, – отозвалась Галь и добавила: – Хоть бы эта неделя никогда не наступила!
Шимрит была совершенно убита внезапным решением дочери. Она уже было понадеялась, что к ней возвращается желание жить нормальной жизнью, что ее депрессия проходит, что ее боль от расставания с Шахаром уже не настолько сильна, как вначале. Но нет! Состояние Галь не просто не улучшалось: оно вызывало теперь еще большее опасение, чем когда она лежала в постели и плакала.
И все-таки мать не оставляла своих попыток ее уговорить.
– Перезвони Шели! – настойчиво упрашивала она дочь. – Узнай у нее хотя бы адрес этого клуба! Поедешь туда попозже на такси.
– Нет, мама! Я уже решила! – упрямо мотала головой та, возвращая ей деньги. – Я жутко выгляжу. Не хочу, чтоб чужие люди показывали на меня пальцем. Не хочу, чтобы Шели и Хен, вместо того, чтоб хорошо проводить там время, занимались мной одной.
– Да ты нормально выглядишь! – отрицала Шимрит. – Подкрасься, и ничто не будет заметно.
– Но я этого не выдержу! Нет! Не выдержу! – печально повторяла девушка. – Лучше я пойду спать. Оставь меня в покое.
Но, вместо того, чтобы забраться под одеяло, как она и собиралась, Галь вдруг потянулась к своим отложенным фотографиям. В который раз она принялась рассматривать их, сожалея о той – счастливой и безоблачной – поре, от которой не осталось ничего, кроме этих снимков. Очень пристально девушка вглядывалась в лица своих одноклассников, запечатленные на них наряду с Лиат и Шахаром, и спрашивала себя, как они будут относиться к ней теперь. Да-да, как проявят себя эти, якобы, ее приятели: Ран, Шири, Керен, Наама, Янив, Эрез, Лирон, Офира?.. Что уже говорила им о ней Шели, как она себя поставила перед ними по отношению к ней и к Лиат? Как встретят ее сейчас все эти улыбающиеся рожи?
Вдруг девушка окаменела. Фотографии выпали из ее рук. Яркое воспоминание, вырвавшееся из глубин забытого, подобно току поразило ее сознание. Тот самый – мистически испорченный – кадр их «неразлучной» шестерки на скамейке в сквере, снятый фотоаппаратом Шахара, который она, поддавшись необъяснимому импульсу, утопила в унитазе! Не был ли он предупреждением, явным знаком, предвещавшим весь сегодняшний ужас, на который тогда она даже внимания не обратила? Разве могла она, прежняя Галь, предположить, что та фотография отобразила, на самом деле, изнанку отношений их всех шестерых, показала их истинный облик?
При этой мысли Галь едва не сошла с ума. Изумительные фотографии, из-за которых она так переживала, в один момент утратили для нее свое былое значение. Со всех них, валяющихся на полу, равнодушно и дерзко глядели морды, морды оборотней, среди которых выделялась и ее собственная.
То, чего не сделали целая неделя, проведенная в страданиях и слезах, рассказ Шели Ядид о происходившем в классе в ее отсутствие, пощечина агентства и ее болезненный вид, сделало это озарение: Галь Лахав тотчас поняла все. Она почувствовала, как ее обдало холодом, и ненависть, со вчерашнего дня бушевавшая в ее сердце, сменилась полной опустошенностью. Подобно статуе стояла девушка посреди своей комнаты, и в ней, наконец, созрела твердая решимость покончить с прошлым раз и навсегда, превратить его в пепел и прах.
Галь больше не размышляла. Когда ее обескураженная мама легла спать, она, убедившись, что ей никто не помешает, взялась за приготовления. Прежде всего, она освободила пространство на хозяйственном балконе, вынеся оттуда все лишние предметы, плотно закрыла дверцы кладовок и раздвинула оконные жалюзи. Посередине балкона она поставила табурет, а на него – глубокий металлический таз, куда положила стопки фотографий. Плеснув на них небольшим количеством спирта, палачиха бестрепетно чиркнула спичкой.
Хищные языки пламени с довольным треском облизали снимки снизу и постепенно заключили их в ярко-рыжее кольцо. Те застонали, задрожали, задергались в огненных лапах, и зашипели, подобно отчаянно извивающемуся в попытке спастись клубку змей. Сухому от жара взгляду Галь предстали сведенные смертельной судорогой лица, руки, тела ее близких, не вызывающие в ней больше ни сожаления, ни сочувствия. Все они, будто щепки, крошились в пламени, источая запах гари и скрючиваясь в единый пепельный ком. Когда последний красный отблеск погас, Галь развеяла прах по ветру через распахнутое окно, зачерпывая его руками в перчатках, в которых ее мама обычно доставала горячие противни из духовки.
После того, как аутодафе свершилось, нервная дрожь охватила несчастную с ног до головы. Она испытала облегчение, но тем не менее в ней разверзлась ничем не восполнимая пустота. Пытаясь убежать от нее, Галь принялась лихорадочно наводить порядок: отмывать обугленный таз, отряхивать от пепла перчатки, возвращать на места вещи, удаленные с
