class="p1">Она говорит, что ее обманули в больнице. Мне сказали, что это будет легкая операция, пустяки, а теперь я понимаю, что наоборот. Что они будут оперировать мое сердце.
Не волнуйся.
Она вздыхает и говорит, не буду.
А потом стонет, сама этого не замечая.
Я выхожу из комнаты.
Возвращаюсь и спрашиваю, почему она стонет.
Я стону? Нет, я не стону.
Она не слышит, как она стонет.
Она ждет помощницу по дому. Она всегда ждет заранее. За несколько часов. И выходит всегда заранее, куда бы они ни шла, и даже когда никуда не идет, даже если теперь она просто так никуда не выходит. Ну, или выходит, но очень редко. Впрочем, она в основном сидит дома. Но даже там она всегда ждет заранее. Даже когда ждать нечего.
Она говорит мне, иди сюда, поболтаем, ты ничего не говоришь.
Да, поболтаем немного. О чем? Да обо всем.
Составим список покупок.
Я вздыхаю, но все-таки усаживаюсь перед ней на кухне. Это всегда происходит на кухне.
Мешок картошки, крахмалистой, мягкий сыр, масло. Что еще, она не знает. Фрукты, но они теперь безвкусные. И мягкий сыр, ты уже сказала. Да. Но мне нужен мягкий сыр и серый нарезной хлеб. Я намазываю сыр на тост, немного солю, перчу, и вечером мне этого достаточно.
Утром тоже, но я кладу немного варенья. Да, это я тоже знаю.
Тиски сжимаются.
Мы вдвоем составляем список, и она немного оживляется.
Я возвращаюсь в комнату, где пишу.
Она заходит. Громко зовет меня по имени. Да.
Мы кое-что забыли в списке, добавь, но я не знаю что, я забыла.
И я автоматически отвечаю, овощную нарезку для супа.
Да, точно. Мне обязательно нужен суп в полдень. Да.
Тем временем я потеряла мысль.
Я должна писать.
Когда я пишу, я меньше слышу ее стоны.
Каждый день приходят разные помощницы по дому.
У каждой своя специализация. Каждая готовит какое-то национальное блюдо, и моя мать этому радуется. Она радуется дню кускуса. Радуется дню боливийского блюда. Радуется. И каждый раз говорит, в твоей стране вкусно готовят. Жаль, я никогда там не побываю. Раньше я ездила в другие страны, но всегда чтобы навестить родственников. Страна была не важна. Вот моя дочь много везде путешествует, чтобы показывать свои фильмы.
Она даже ездила в Японию. Она мне о ней не рассказывала. Сказала только, что это далеко. Только о Камбодже сказала, что там красиво. Хотя я уверена, что можно много чего рассказать о Камбодже или о Японии, но она почти ничего не рассказывала. Только о том, что в Камбодже подхватила вирус, от которого никак не может вылечиться. А о Китае (в Китай она тоже ездила) она сказала, я была там всего неделю. Он стал современным, и везде гигантские изображения. Даже на корабли проецируют изображения, и она показала мне видео. Видео было снято ночью, и видно было только изображения, двигавшиеся на плывущих кораблях, а еще было слышно много музыки. Я ей сказала, наверное, было весело. Она сказала, что я бы так это не назвала. Музыка – это весело, создает атмосферу. Да, может быть.
Кроме того, в Китае она подцепила глиста-солитера. И что только она там умудрилась съесть? Она никогда не обращает на это внимания, хотя с ней такое происходит сплошь и рядом: солитеры или дурной вирус в Камбодже. Ей сказали не купаться в реке, а она купалась. А еще она ударилась головой и подвернула ногу. А ведь ей говорили, что надо носить высокую обувь, но она, скорее всего, забыла.
С ней всегда так.
Когда приходят помощницы по дому, мать перестает стонать.
Стонет она при мне или когда совсем одна, потому что не отдает себе отчета.
При людях стоны прекращаются.
И я оживаю.
Проснувшись утром, я подхожу к порогу ее комнаты, чтобы посмотреть, дышит ли она.
Она дышит громко и тяжело, но все-таки дышит.
Ее тело такое крошечное, такое худое, лежит на перине. У меня болит сердце. Раньше не болело, а теперь болит, и я говорю себе, такова жизнь, наверное, я тоже буду такой.
Она опять стала разговаривать во сне. Говорит, о нет, нет. Несколько раз. Потом как будто вскрикивает. Потом успокаивается.
Я удаляюсь. Иду запереться в другой комнате, подальше. Но и там ее слышу.
Она всегда оставляет дверь комнаты открытой.
Я ее закрою.
Так лучше.
Шум, который она издает во сне, приглушается.
Я снова говорю себе, что мне нужно подготовиться к ее смерти. Я не думаю, что она умрет, но мне нужно подготовиться.
Пытаюсь почувствовать, что во мне произойдет, когда это случится.
Ничего не чувствую.
Может быть, я готова.
Может быть, я ничего не чувствую, потому что не верю, что это произойдет.
Иногда она входит в маленькую комнату, где я пишу, прячусь, избегаю ее, она входит без предупреждения и что-нибудь выкрикивает. Говорю себе, я ее сейчас убью.
Это было бы просто. В конце концов, что мне мешает.
Сама себе и мешаю.
Потом я говорю себе, что она приходит, потому что ей нужно общение, и я ее понимаю. Да, я понимаю такие вещи. Она всегда нуждается в общении. Такая уж она, и на самом деле это хорошо.
Говорю себе, это же хорошо, очень хорошо.
Она любит спрашивать, как дела, и любит отвечать, всё хорошо. Иногда я слышу по телефону, что всё не очень хорошо, но сначала она говорит, что хорошо. Когда я ей говорю, у тебя странный голос, она отвечает, я устала. Я говорю ей, ты всегда устаешь в межсезонье. И тогда мы говорим о временах года. Я сказала себе, что не стоит ей оставаться зимой в Бельгии, уж очень это там плохое время года, но она теперь не чувствует в себе сил, чтобы путешествовать, и я ее понимаю.
Я отлучилась на час встретиться с другом.
Когда я вернулась, она сказала, что звонила Л.
Хорошо, я ей перезвоню.
Л. сказала мне, твоя мать считает, что ты ее избегаешь, чувствуешь себя, как в тюрьме.
Моя мать права. Она поняла. Она всё понимает.
Она так и сказала, «в тюрьме»?
Нет, она сказала другое слово, не помню, какое, но оно означало тюрьму, по крайней мере, я так поняла.
Я стала читать детектив, чтобы отвлечься. Но сюжет был не слишком интересный. Действие происходило
