полчаса и въ одной изъ бесѣдокъ береговой террасы шелъ громкій говоръ.
Борисъ Павловичъ, въ необъятномъ бѣломъ жилетѣ, изъ-за котораго еле видны были борты фрака, развалился на диванчикѣ передъ столомъ, уставленнымъ ликерами и фруктами. По обѣимъ сторонамъ, развалившись такъ-же на соломенныхъ креслахъ. сидѣли Воротилинъ и Гольденштернъ.
Всѣ трое были красны. Бесѣда ихъ прерывалась взрывами желудочнаго смѣха, среди котораго особенно визгливо разносились звуки, издаваемые Гольденштерномъ.
— Ахъ, я вѣдь и забылъ совсѣмъ, заговорилъ уже сдержаннѣе Воротилинъ, но съ очень довольной усмѣшкой на губахъ: — читалъ кто-нибудь изъ васъ вчерашнюю статейку милѣйшаго Иларіона Семеныча?
— Нѣтъ, я передовыхъ статей не читаю, зѣвнулъ Саламатовъ, начинавшій чувствовать вечернюю истому послѣ мараскина и crème de thé.
— Что такое, что такое? затараторилъ Гольденштернъ, пододвигаясь къ столу.
— Курьезная штука! оттянулъ Воротилинъ и допилъ рюмочку ликеру. — Иларіонъ Семеновичъ не даромъ, видно, прикомандировался къ Кучину по части добрыхъ дѣлъ…
— Вы потише, остановилъ его Саламатовъ: — Кучинъ — это мой кардиналъ Ришелье. Безъ него мнѣ житья-бы теперь не было отъ разныхъ салопницъ и потаскушекъ…
— Знаю, знаю, что Степанъ Иванычъ золотой человѣкъ по этой части… но зачѣмъ-же Иларіону-то Семенычу такія гнилыя фантазіи себѣ позволять?
— Хи, хи! гнилыя фантазіи! подхватилъ Гольденштернъ.
— А вы какія-бы думали? Да вотъ погодите…
Онъ полѣзъ въ боковой карманъ и досталъ оттуда сложенный въ нѣсколько разъ номеръ газеты.
— Ну ужь, батюшка, избавьте отъ чтенія! вскричалъ Саламатовъ и заколыхался.
— Я читать всего не буду, не безпокойтесь, Борисъ Павловичъ, я только резюме, экстрактъ вамъ изложу. А спервоначала спрошу: кто такой Малявскій? Кѣмъ онъ держится и чѣмъ, такъ-сказать, орудуетъ?
— У-ухъ! какъ вы строго, перебилъ Гольденштернъ: — точно судебный слѣдователь, ей-богу, право!
— Шутки въ сторону, продолжалъ Воротилинъ съ задоромъ: — надо-же чего-нибудь одного держаться. У нѣмцевъ есть поговорка, вы должны ее знать, Абрамъ Игнатьичъ: кто сказалъ буки-азъ-ба, тотъ долженъ говорить и вѣди-азъ-ва… Другими словами: коли начинаешь за здравіе, не кончай за упокой.
— Не кончай, извѣстно! повторилъ Гольденштернъ.
— Ну, на что-бы это было похоже, если-бъ теперь Борисъ Павлычъ сталъ вдругъ въ публичныхъ мѣстахъ ругательски ругать тѣ предпріятія, которыя онъ тащилъ за уши на свѣтъ божій, или-бы вы, Абрамъ Игнатьичъ, стали проповѣдывать, что всю биржевую братью надо связать, сложить на Адмиралтейской площади костеръ изъ акцій и облигацій, и сжечь ихъ на немъ!
— Ловко, ловко!.. захохоталъ Абрамъ Игнатьевичъ и наложилъ себѣ изъ вазы крупнѣйшей, тепличной земляники.
Саламатовъ улыбнулся.
— Вы только прослушайте хоть эту, примѣрно, тираду.
Воротилинъ развернулъ листъ газеты и тотчасъ-же отыскалъ глазами мѣсто, отмѣченное краснымъ карандашомъ.
— Вотъ оно, вотъ оно:
«Но какъ-бы ни широко, читалъ онъ съ удареніемъ на каждомъ словѣ — разрослась въ нашемъ отечествѣ промышленная дѣятельность, сколько-бы ни открылось банковъ и желѣзнодорожныхъ компаній, не нужно забывать, что вся эта лихорадка представляетъ собою только одну сторону соціальнаго прогресса. Тѣ, кому дороги исключительно интересы рабочей массы, скажутъ, что отъ плутократіи и ея успѣховъ массѣ не будетъ ни тепло, ни холодно; я противъ такого заявленія врядъ-ли можно что-либо серьезное возразить. Понимая плутократію въ самомъ правильномъ смыслѣ, нельзя не сознаться, что ея торжество, полезное для накопленіи въ странѣ цѣнностей и оживленія ея денежныхъ и всякихъ другихъ оборотовъ, не ведетъ за собою, непосредственно, болѣе равномѣрнаго распредѣленія заработка и выгодъ эксплуатацій по всей массѣ народа…»
— Довольно, помилосердуйте! остановилъ Саламатовъ. — Разстройство желудка, батенька, произведете.
— Нѣтъ, каково? вскричалъ Воротилинъ, раскраснѣвшись, и на этотъ разъ уже совершенно задорно.
— Туману какого напустилъ!.. откликнулся, осклабившись, Гольденштернъ.
— Нѣтъ, да вы видите-ли, куда онъ ведетъ? Вѣдь это шельмованіе всѣхъ васъ, господа, первыхъ дѣльцевъ города Петербурга, да и всей Россіи, коли на то пошло!.. Это онъ комунизмъ проповѣдуетъ!.. Да этого еще мало… словечко-то вы разслышали: плу-то-кра-тія!.. Вѣдь онъ его нарочно два раза повторяетъ… Пріятно? кинулъ Воротилинъ прямо въ лицо Гольденштерну.
— Плуты мы, значитъ? Такъ, что-ли? полюбопытствовалъ Абрамъ Игнатьичъ.
— Да выходитъ, что такъ… Прежде ругались бюрократъ, а теперь плутократъ…
— И аблакатъ, добавилъ Саламатовъ и разразился добродушнѣйшимъ смѣхомъ, прищуривъ глазки на Воротилина.
Ипполита Ивановича подернуло. Онъ круто обернулся къ Саламатову и почти съ дрожью въ голосѣ сказалъ:
— Вѣдь тутъ васъ предаютъ, Борисъ Павловичъ, а не меня лично. Вы точно не хотите вникнуть, что въ статьѣ Малявскаго подкапываются подъ ваше царство. И кто-же это дѣлаетъ? Вашъ ближайшій сотрудникъ и пособникъ… И какъ это дѣлаетъ? Таино, въ безъимянной статьѣ!..
Листъ газеты полетѣлъ къ ногамъ Ипполита Ивановича — съ такой силой онъ кинулъ его на столъ.
— Пущай его! зѣвнулъ Саламатовъ. — Ну кто-же изъ стоющихъ людей читаетъ передовыя статьи, да еще въ этой газетѣ?
— Однако… я считаю такое поведеніе въ высшей степени…
Онъ де докончилъ. Въ бесѣдку вошелъ, покачиваясь на бедрахъ и нюхая какой-то цвѣтокъ, Малявскій.
Воротилинъ невольно подался назадъ и довольно-таки глупо закашлялся.
— Пожалуйте, пожалуйте! закричалъ Саламатовъ Малявскому — васъ сейчасъ только продергивалъ здѣсь Ипполитъ Ивановичъ… Обвинительная рѣчь еще не кончилась… А потомъ за вами защитительное слово.
— Въ чемъ дѣло? спросилъ, вытягивая губы, Малявскій, и старался улыбнуться, какъ можно, беззаботнѣе.
— Да вотъ статейку сочинили, статейку! заговорилъ Готьденштернъ, поднявшись и взявъ Малявскаго за лацканъ фрака.
— Не угодно-ли полюбоваться? поднесъ ему газету Воротилинъ.
Онъуспѣлъ оправится, наклоняясь за листомъ къ землѣ.
— A-а! протянулъ Малявскій, взглянувъ на газету — это, вѣрно, Ипполитъ Ивановичъ поусердствовалъ?
— Онъ, онъ, и весьма ехидно васъ уличалъ въ разныхъ прегрѣшеніяхъ, пояснилъ Саламатовъ.
Лицо его продолжало улыбаться.
— Какже вы, какже вы, тараторилъ Абрамъ Игнатьевичъ, — всѣхъ насъ въ воду хотите, нигилиста изъ себя представляете, а насъ плутами, такъ плутами и обругали!
— Гдѣ-же это? уже серьезнѣе спросилъ Малявскій.
— Да какже! Ипполитъ Иванычъ сейчасъ читалъ: въ этой самой статье. Какъ это бишь… плуто… плуто…
— Плутократія, отчеканилъ Воротилинъ.
Губы Малявскаго обратились съ презрительной усмѣшкой къ адвокату:
— Это вы, милѣйшій Ипполитъ Иванычъ, изволили такъ объяснить Абраму Игнатьичу этимологію слова плутократія? Браво! А еще въ высшемъ заведеніи учились…
— Дѣло не въ томъ… окрысился Воротилинъ.
— А въ чемъ-же? Разъясните, пожалуйста.
— Полноте юродствовать: служить и нашимъ и вашимъ — весьма странно, чтобъ не сказать больше; а вы одной рукой кладете себѣ въ карманъ паи и оклады, а другой пишете такія статейки… хоть-бы члену интернаціовалки!..
— Пару не подпускать! крикнулъ Воротилину Саламатовъ — не изъ чего. Малявскій, садитесь и хлебните ликеру, а потомъ и разъясните намъ, почему вы упражняетесь въ такихъ, дѣйствительно зловредныхъ, писаніяхъ?..
Малявскій, пожавъ плечами, сѣлъ противъ Саламатова, отхлебнулъ ликеру, и изъ брезгливыхъ губъ его вырвалось продолжительное:
— Э-хъ, господаI..
— Ну-съ, пискнулъ Гольденштернъ.
— Неужто вамъ ве въ домекъ, Борисъ Павловичъ (къ остальнымъ онъ не
