и сотенной купюре, оставшейся от Джейса. Собственные деньги облегчали мне расставание с фондом Робин Гуда, открытым на имя Анджелы Сильверини. Я отправила двести долларов бастующим женщинам из Объединения рабочих швейной промышленности Чикаго. Еще одну сотню отослала на поддержку шахтеров, бастующих на угольном предприятии герцога Паджетта в Руби.
Эти маленькие благотворительные акции напоминали мне о Джейсе, пообещавшем когда-то помочь семьям в поселке у Собачьего Клыка. Смерть помешала ему сдержать обещание, но я верила, что он одобрил бы мои действия. Я ощущала свою власть, раздавая эти деньги, и наслаждалась этим чувством так же сильно, как и увеличением моей личной заначки за счет накоплений с зарплаты.
В книжном магазине я работала шесть дней в неделю: вела учет книг и накалывала чеки на иглу. Кормила Фальстафа, магазинного кота, и отвечала на телефонные звонки: «Магазин книг “Бриллиантовая шпора”. Что вам угодно?» Я распаковывала коробки и откладывала в банк зарплату. Самой преданной покупательницей была К. Т. Редмонд – она приходила еженедельно и покидала магазин со стопками книг для своей племянницы: «Волшебник страны Оз», «Пять детей и волшебство». Она пригласила меня на ужин и рассказала подробно о своих планах: начать выпускать газету в Пуэбло или Лидвилле. Она размышляла вслух:
– Ты сможешь вести там колонку.
– Было бы здорово, – ответила я, представив себе редакцию, звук печатающего пресса.
Но проходили месяцы, а К. Т. так и не начала выпускать газету. Она полнела на стряпне сестры и возилась с племянницей. Дженни такая умная! Дженни цитирует Шекспира наизусть! Дженни хочет поступить в колледж на Востоке!
– А ты чего хочешь? – спросила меня как-то вечером К. Т.
Боясь возражений с ее стороны, я не сказала ей, что заполнила заявления в несколько колледжей. Сорняки амбиций проросли на свалке моей жизни, выдержав презрение, дыхание призраков, испытания тайной любовью и деньгами, всем, что еще порой тревожило мой сон. Может, однажды я открою собственную газету и найму ее вести колонку, а племянница Дженни станет моим печатным дьяволом. Но сперва колледж. Теперь я могла себе его позволить. И я ждала почту и надеялась удивить К. Т. новостями о моем зачислении.
– Лонаган в Аризоне, – сказала она как-то за ужином, наблюдая за моей реакцией.
Я слегка закашлялась. Но не стала спрашивать о его здоровье, не поинтересовалась: «Он в опасности? Есть ли у него девушка? Отросли ли волосы с тех пор, как я криво постригла его полгода назад?»
Как-то днем К. Т. зашла в магазин и кинула на прилавок газету. На первой странице я увидела фотографию матушки Джонс, завязывавшей шнурки на ботинках ребенку, сидевшему у нее на коленях. «Новая обувь для детей бастующих шахтеров», – гласил заголовок. Я спросила себя: «Может, это деньги Анджелы Сильверини помогли купить ее?»
– Миссис Джонс сегодня вечером выступает в Зале профсоюза, – объявила К. Т. и протянула мне билет. – Но я веду Дженни в кино. Передай от меня привет матушке.
Она купила «Алый первоцвет» [126] и ушла.
В тот вечер я, ничего не подозревая, пошла на выступление в полный людей зал. Принцесса воров тихо заняла место среди зрителей, а матушка Джонс широкими шагами ходила по сцене: шляпа, нахлобученная на голову, делала ее похожей на ворону.
– В Нью-Йорке и Филадельфии, – заговорила она, – женщины бесстрашно приняли бой. Их били дубинками, бросали в тюрьму. Но они выдержали это ради принципов. И теперь пришло время, когда женщина – именно женщина! – доведет эту борьбу до конца. Запишите это, репортеры!
Я восприняла это как вызов. Достала из сумки ручку и бумагу и записывала ее слова. Мне никто это не поручал, я сделала это по привычке и от возникшего внутри порыва распространить ее слова, словно рассыпая соль по льду, чтобы растопить ложь и обнажить правду, сказать всем, что необходимо сделать: устроить великий бунт.
– Политикам лучше пойти к своим мамочкам и попросить у них бутылочки с молоком! – заявила она под громкий смех слушателей. – Все больше толку, чем воевать с восьмидесятитрехлетней старушкой в штате, где женщинам дано право голоса.
Слушатели сидели как зачарованные.
– Ваш колорадский губернатор! – воскликнула она. – Послушный мальчик на побегушках у угольных компаний. Он заявил, что я опасна. Говорит, что матушка Джонс слишком радикальна, ведь она воспламеняет умы женщин! И рабочих! Он заявил, что меня арестуют, если я вернусь сюда. На что я отвечаю: «Приходите и схватите меня!» Я собираюсь ехать дальше по Западному склону и встретиться с голодающими забастовщиками из «Топливно-металлургической компании Колорадо» Рокфеллера. Я воспламеню их еще сильнее.
Женщина рядом со мной обмахивала лицо.
– Эти грязные крысы, боссы металлургических компаний, играют в гольф, пока ваши мужья дробят камень, как заключенные, – воскликнула матушка Джонс. – Их дети берут уроки танцев, пока дети трехсот тысяч забастовщиков едят черствый хлеб горестей.
«Хлеб горестей, – записала я. – Уроки танцев».
– Женщины! – выкрикнула она. – Судьба рабочего человека в ваших руках. Выходите на пикеты!
– Мы выйдем!
Женщины одобрительно загудели и принялись обниматься, исполненные решимости. Дух протеста распространялся подобно инфекции. Я протиснулась через толчею, чтобы найти миссис Джонс. Возможно, стоит отдать ей оставшиеся на счету Анджелы Сильверини деньги Робин Гуда, их хватит на новую обувь для многих детей. А еще на теплые пальто и горячую еду. На сцене целая толпа просителей окружала крошечную птаху, Мэри Харрис Джонс. Она пожимала им руки, заглядывала в глаза и слушала. Сочувствие и радость светились на ее сморщенном, как высохшее яблоко, лице. Громкие раскаты смеха вырывались из ее худенького тельца. Она заметила меня, теснившуюся с краю.
– Ты! – воскликнула она, поманив меня пальцем. Ее последователи уставились на меня и расступились, дав пройти. – Ты же с вершины той горы! Из каменоломни!
– Матушка, вы ведь помните Сильви Пеллетье, – сказал у меня за спиной мужской голос, и меня обдало холодным воздухом из открытой двери зала.
Так передо мной появился Джордж, словно свалился из тайного люка в потолке или выпал с увитого паутиной чердака моих секретов. Не сомневаюсь, что эту ловушку подстроила Трина Редмонд, отправив меня на встречу, где должен был появиться Джордж. Во рту у него торчала зубочистка, а к плечу прилипли опилки. «Далила», – говорил его взгляд, все еще сердитый. Лицо мое стало пунцовым. Я испытала облегчение, когда миссис Джонс обняла меня.
– Юная Сильви из «Мунстоун рекорд», верно? – спросила она. – Хочу, чтобы ты поведала мне о вашей великой победе в суде. Но у меня не было во рту ни крошки и ни капли с самого завтрака. Пойдемте-ка заморим червячка.
Она ухватила меня за руку
