Сусанна Николаевна при этом побледнела только, и что она чувствовала, предоставляю судить всем молодым дамам, которые в сердцах своих таили чувствования, подобные ее чувствованиям!
В кофейной Печкина вечером собралось обычное общество: Максинька, гордо восседавший несколько вдали от прочих на диване, идущем по трем стенам; отставной доктор Сливцов, выгнанный из службы за то, что обыграл на бильярде два кавалерийских полка, и продолжавший затем свою профессию в Москве: в настоящем случае он играл с надсмотрщиком гражданской палаты, чиновником еще не старым, который, получив сию духовную должность, не преминул каждодневно ходить в кофейную, чтобы придать себе, как он полагал, более светское воспитание; затем на том же диване сидел франтоватый господин, весьма мизерной наружности, но из аристократов, так как носил звание камер-юнкера, и по поводу этого камер-юнкерства рассказывалось, что когда он был облечен в это придворное звание и явился на выход при приезде императора Николая Павловича в Москву, то государь, взглянув на него, сказал с оттенком неудовольствия генерал-губернатору: "Как тебе не совестно завертывать таких червяков, как в какие-нибудь коконы, в камер-юнкерский мундир!" Вместе с этим господином приехал в кофейную также и знакомый нам молодой гегелианец, который наконец стал уж укрываться и спасаться от m-lle Блохи по трактирам. То, что он будто бы женится на ней, была чисто выдумка Углакова. Наконец, как бы для придачи большей пестроты этому разнокалиберному обществу, посреди его находился тот самый толстенький частный пристав, который опрашивал свидетелей по делу Тулузова и который, по своей вожеватости, состоял на дружеской ноге с большею частью актеров, во всякое свободное от службы время являлся в кофейную.
Разговор между собеседниками начался с того, что Максинька, не без величия, отнесся к частному приставу с вопросом:
- А что, нашего Петю... того... прихлопнут?
- За что его прихлопнут? - отвечал частный пристав, как бы не понявший вопроса Максиньки.
- Ну, там, вы сами знаете за что! - сказал Максинька и скорбно захохотал.
- Нет, ничего не будет, - успокоил его частный пристав.
- Вам известна вся эта история, про которую бог знает, что рассказывается? - спросил важным, но вместе с тем и гнусливым несколько голосом невзрачный господин.
- Известна-с, потому что я и производил это дело, - объяснил пристав.
- По-моему, вы неблагородно поступили, что позволили себе накрывать, и кого же?.. Дам! - укорил его Максинька, всегда верный своему возвышенному взгляду на женщин вообще и на благородных дам в особенности.
- А когда начальство вам приказывает играть какую-нибудь роль, вы ослушиваетесь? - спросил его с комическою серьезностью пристав.
- Нет, - сказал протяжно Максинька.
- Ну, так и мы, полиция, не можем не слушаться закона! - объяснил ему частный пристав.
- Скажите, донос, что ли, или жалоба от кого-нибудь была об этом? продолжал расспрашивать мизерный господин.
- Жалоба была, - начал частный пристав и вслед за тем, осмотрев всю комнату и видя, что особенно посторонних в ней никого не было, продолжал вполголоса, - господин Тулузов жаловался, предполагая в этих сборищах найти жену свою, и действительно нашел ее там.
- Но кто же с ней еще другие дамы были? - поинтересовался мизерный господин.
- Ну, это наша полицейская тайна, - возразил частный пристав, - я могу сказать одно, что все это дамы из высшего круга.
- Хороша тайна! - перебил с гневной усмешкой Максинька. - И зачем же вы про Тулузову рассказываете?
- Госпожу Тулузову я наименовал потому, что о ней и без меня всем известно.
- Я и других тоже знаю, - произнес, лукаво подмигнув, камер-юнкер. - В первую голову, тут была Н.
- Так! - подтвердил частный пристав.
- Потом Р. и Ч.
- Все так! - не отвергал частный пристав.
- А что же в этих сборищах было противозаконного? - пожелал узнать гегелианец.
Частный пристав пожал плечами и проговорил:
- Незаконного, если хотите, ничего не было, но неприлично же дамам так вести себя.
- Полиция-то пуще всего понимает приличия! - произнес опять с гневом и иронией Максинька.
- Но в чем, собственно, неприличия эти состояли? - допытывался гегелианец. - Мне рассказывали, что там накрыта была совершенно скандалезная сцена.
- Почти, - произнес с усмешкой частный пристав, - и чтобы оправдать полицию, я должен начать издалека, - года два тому назад в Лефортовской части устроился и существовал так называемый Евин клуб, куда, понимаете, не мужчины приглашали дам, а дамы мужчин, которые им нравились; клуб этот, однако, по предписанию из Петербурга, был закрыт; но на днях господин Тулузов в прошении своем объяснил, что Евин клуб снова открылся. Согласитесь, что при такого рода обстоятельствах мы не могли бездействовать, и начальство это дело поручило мне.
- Как лицу опытному в таких делах, - не переставал язвить частного пристава Максинька.
Тот немного при этом вспыхнул в лице, но нисколько не растерялся.
- Да, Максинька, я опытен!.. Вот попадись и ты мне на любимой тобой Козихе и побуянь там, я тебя сейчас же упрячу в сибирку.
- Дудки! Пете, небось, ничего не мог сделать! - возразил Максинька и опять захохотал иронически.
- Да ведь Петя человек молодой, красивый, а ты-то что такое?
- Как я что?.. Я тоже человек!..
- Сомнительно, очень сомнительно, Максинька... - стал тоже и его доезжать частный пристав. - Помнишь ли ты, что про тебя сказал Никифоров, когда к вам затесалась на репетицию собака и стала на тебя глядеть?
- Ничего он про меня не сказал, - притворился Максинька, как будто бы в самом деле забыл.
- А вот он что сказал, - напомнил ему частный пристав, - он гладит собаку да и говорит: "Не удивляйся, Амочка, не удивляйся, это тоже человек". А уж если собака усомнилась, так нам и бог простит.
- Ври больше! - нашел только возразить на это Максинька.
- Ну, плюньте на него, рассказывайте далее! - почти приказал частному приставу невзрачный господин, видимо, заинтересованный и даже как бы обеспокоенный рассказом того.
- Далее было... - принялся повествовать частный пристав. - Я вместе с господином Тулузовым часа в два ночи отправился в указанный им дом... Прибыли мы в оный и двери нашли незапертыми... Входим и видим, что в довольно большой зале танцуют дамы в очень легоньких костюмах, да и мужчины тоже, кто без фрака, кто без мундира... Ужин и возлияния, надо полагать, были обильные... Тулузов взял жену за руки и почти насильно увел в другую комнату, а другая тут дама кинулась на меня. "Как вы смели, говорит, сюда придти?.. У нас не заговор какой-нибудь!" - "Совершенно, говорю, согласен, сударыня; но я приехал сюда только осведомиться, так как нас известили, что в здешнем доме открылся некогда существовавший Евин клуб". - "Убирайтесь, говорит, к черту! Здесь никакого Евина клуба нет, а у нас афинский вечер". К ней, конечно, пристали и мужчины, которым я говорю: "Вы, господа, конечно, можете разорвать меня на кусочки, но вам же после того хуже будет!" Это бы, конечно, их не остановило; но, на счастие мое, вышел Тулузов и говорит мне: "Я не желаю вести этого дела". - "Очень хорошо, говорю, а я и пуще того не желаю!.." Так мы и разъехались.
- Госпожа Тулузова, - вмешался вдруг в разговор кончивший играть на бильярде надсмотрщик гражданской палаты, - вчера у нас совершала купчую крепость на проданное ею имение мужу своему.
- А велико ли это имение? - спросил, моргнув глазом, камер-юнкер.
- Всего одна деревня в двадцать душ, - сказал надсмотрщик.
- C'est etonnant! Qu'en pensez vous?[187] - отнесся камер-юнкер к гегелианцу и, видя, что тот не совсем уразумел его вопрос, присовокупил: Поэтому господин Тулузов за двадцать душ простил своей жене все?..
- Бог его знает, - отозвался с презрением ученый, - но меня здесь другое интересует, почему они свое сборище назвали афинским вечером?
- О, это я могу тебе объяснить! - сказал окончательно гнусливым голосом камер-юнкер. - Название это взято у Дюма, но из какого романа - не помню, и, по-моему, эти сборища, о которых так теперь кричит благочестивая Москва, были не больше как свободные, не стесняемые светскими приличиями, развлечения молодежи. Я сам никогда не бывал на таких вечерах, - соврал, по мнению автора, невзрачный господин: он, вероятно, бывал на афинских вечерах, но только его не всегда приглашали туда за его мизерность.
- Но когда ж они происходили? По определенным дням? - стал с живостью расспрашивать молодой ученый, который, кажется, и сам бы не прочь был съездить на эти, в греческом вкусе, развлечения.
- Никаких определенных дней не было, - отвечал гнусливо камер-юнкер, а случалось обыкновенно так, что на каком-нибудь бале, очень скучном, по обыкновению, молодые дамы сговаривались с молодыми людьми повеселей потанцевать и поужинать, и для этого они ехали в подговоренный еще прежде дом...
