в шоке… Вначале, конечно, они отнеслись к моему поступку с пониманием и думали, что мне что-то угрожало… Просили, чтобы я им все рассказал… Обещали, что защитят меня… Просили не бояться рассказать все, как есть… Без оглядки на их статус… А что я им мог рассказать? Ничего. Ну, и тогда они начали сокрушаться по поводу того, какой я глупый, недальновидный и не ценящий, что имею. Спрашивали, как я посмел все испортить: ни себе ни другим. Говорили, что надо было сразу отказываться от усыновления, если уж на то пошло. Кричали, что миллионы детей хотели бы оказаться на моем месте. И все в таком роде.
Как ты понимаешь, я тогда даже не мог рассказать никому обо всей этой ситуации… Ибо велели держать язык за зубами…
– Хорошо, а теперь серьезно, между нами: он тебя изнасиловал? – спросила я тихо.
– Арина, блин, нет. В своем Фейсбуке не ляпни
– А что ты нервничаешь-то сразу?
– Да потому что ты бред несешь, – чуть более спокойно пояснил Саша.
– Окей, если они были такие замечательные, нафиг ты ушел от них? Ты чего реально больной? Ты что не понимал, что сорвал джек-пот? Да, они воры, но это единственный их недостаток. Да и вины в этом их особо нет – жизнь такая… Система такая – ты же сам все понимаешь. А правда, что у них яхта есть?
– Да, но она не им принадлежит.
– А кому?
– Отцу Ольги. Ну, это супруга… Блин, я думала, хотя бы ты меня поймешь… – чуть не плача, произнес Саша.
– Просто я тебе не верю, – немного помолчав, произнесла я. – Ну ты сказки какие-то рассказываешь. Двенадцатилетнего травмированного мальчика усыновляют, можно сказать, олигархи. Красивый дом, любящая семья, ни в чем в тебе не отказывают. Так ведь?
Саша кивнул.
– А в один прекрасный день ты просто решаешь вернуться в детский дом. Нахуй? Даже если они тебя не любят или тебе кажется, что они тебя не любят… Даже если ты их не любишь… Ты же понимал, что это шанс, о котором только можно мечтать? Тебе 12 лет, у тебя ни адекватных родственников, ни заботливых друзей семьи…. Что за бред? Конечно, плохо, что над тобой после этого издевались, но детей тоже можно понять – там, наверное, все мечтают о такой жизни, но повезло только тебе. По крайней мере, тебе первому повезло, а ты просто вернулся обратно. Что за…. У меня нет слов…
– А ты бы как на моем месте поступила? – хмуро спросил Саша.
– Я не была никогда на твоем месте.
– Тебя усыновили в полтора года.
– Что? А ты откуда знаешь? Тебе мама сказала? Нормально вообще: тебе сказала, а мне – нет? Это как?!
Оказалось, что Саша видел постановление об усыновлении. В сейфе. Случайно.
– Так как бы ты поступила на моем месте? – повторил Саша настойчиво.
– Я же их не знаю… Наверное, пошла бы к ним… И пыталась бы изменить систему изнутри… Ну, чтобы они меньше воровали…
– Систему не изменить. И они бы тебя не стали слушать, – холодно возразил Саша.
– Не знаю… Я не готова сейчас ответить на этот вопрос.
Было нечем дышать. Кровные родители меня сейчас почти не волновали. И даже сама мамина ложь, которая при других обстоятельствах вывела бы меня из себя и довела бы до белого каления, отошла на задний план. Знакомство – рассказ о Саше – исповедь об убийстве – мамина реакций – эпилог. Я могла бы оказаться на его месте. Сашином месте. Будь я старше, а он младше. Будь он как бы родной, а я так – временно. Будь он первым, а я – второй. Я бы убила человека, потому что мой отец – мудак и вместо поддержки бы получила крики о том, что как я смею так пугать младшего – по легенде родного – ребенка, который ни в чем не виноват и у которого должно быть детство. Меня обозвали бы эгоисткой и даже бы не обняли. А потом, под мутным предлогом, вернули бы обратно: к манной каше с комочками и слипшимся макаронам.
Состояние хронической, но не острой обиды на мать сменилось животным страхом. Да, с мамой мы ругались. В раннем детстве – никогда, но после истории с убийством – регулярно. Да, я грозилась сбежать из дома. Как говорится, если строят социальные гостиницы, значит, это кому-нибудь нужно. Но я всегда знала, что мама есть и она меня не выгонит. Это важно. Важно, когда ссоришься с подругой детства. Важно, когда страдаешь из-за всяких Саш и ломаешь голову над тем любовь – это или так, показалось.
Теперь мне было проще простого представить себя на Сашином месте. Что он чувствовал, когда писал то письмо? А когда я сдуру все рассказала маме, хотя он просил молчать? По-хорошему просил. Раньше Саша казался человеком хоть и близким, но все же другим. Не таким, как я. Принципиально иным. Да, у него было хреновое детство. Непонятно, как он вообще до сих пор не умер, но это же Саша. Наверное, он привык. Адаптировался. Он сирота, а сироты они, наверное, не совсем такие, как «домашние» дети. Наверное, он не такой ранимый. Наверное, он не парится так, как загоняюсь по любому поводу я.
После истории с мостом мама говорила некоторым знакомым, что я оступилась и упала. Сначала со мной сидела в больнице, потом – дома. Недолго, но сидела. Всячески ублажала. Через какое-то время ее сменила моя двоюродная тетя. Ну, типа тетя, ясное дело. Все мне сочувствовали и считали несчастным дитем, павшим жертвой недобросовестной работы чиновников.
Сашу мама даже видеть не хотела. Считала, что он причина всех бед. Аналог плохой дворовой компании. Чтобы органы опеки и попечительства ничего не заподозрили, его положили в частную клинику, где работала какая-то знакомая маминой коллеги. Как могли, они «заминали» инцидент. Все. Поскольку в силу обстоятельств (даже не заботы ради) он лежал в более хороших условиях, чем я: с вкусной едой, кнопкой вызова медперсонала, санузлом с душем прямо в палате, к нему никто не приходил. Мама, быть может, небезосновательно полагала, что не может разорваться. Иногда Саше звонил Дима и предлагал навестить, но мама боялась, что нежеланные визитеры могут обойтись ей боком, а потому категорически запретила подростку кого-либо принимать. Ко всему прочему, она запретила и нам с ним созваниваться.
– А сейчас вы общаетесь с Журчевым? – спрашиваю я, придя в себя после первого шока.
– Нет.
– Саша, можно кое о чем тебя попросить? –
