скорую руку ларьками и павильончиками из матрасной ткани. В морозном неопрятном воздухе витали облачка пара от тюркской, похожей на камнепад, речи; всюду валялись пустые картонные коробки, некоторые были растоптаны и вмерзли в наледь. Нищий с тряпичной котомкой и острым запахом мочи вдруг тронул меня за рукав, грязными пальцами, торчавшими из дыр нитяной перчатки, протянул монету. Грубо приказал: бери! Маленький, скособоченный, невысокого роста, он требовательно смотрел на меня снизу вверх. Я отодвинул руку. Нищий сверкнул глазом из-под синяка, сказал строго: тебе нужней! На мгновенье почувствовал себя персонажем мистического триллера. Как во сне: город только прикидывается знакомым, а на самом деле он чужой, подмененный. Полный опасностей и произвола. Следуя абсурдной логике сна, монету я взял. 10 рублей. Раньше на эти деньги вдвоем можно было прилично – с выпивкой – посидеть в ресторане. Помолись за рабу грешную Верочку, смиренно попросил нищий и захромал в сторону «Аэропорта», приволакивая ногу с разорванным ахиллом.
Домофон на Волкова не отвечал. За спинами жильцов проник в подъезд. Звонок работал, но признаков жизни за обитой бежевым дерматином дверью обнаружить не удалось. Где искать Надю – неизвестно.
Пребывание на родине затягивалось. Как будто CD с программой всей моей жизни кто-то поставил на паузу.
Теперь каждое утро я начинал со звонков на номер, по которому когда-то давно, задерживаясь, звонил маме, чтобы сообщить, что со мной все в порядке. Длинные гудки высверливали мозг.
Я многого не понимаю из того, что понимают почти все. Не понимаю тех, кто завидует вместо того, чтобы самим стать лучшими; не понимаю, как можно взять в долг и потом не поднимать телефонную трубку; не понимаю, как можно заставлять кого-то ждать, воруя время его жизни.
Воображение подсовывало картинки одну пуще другой: Надя, сраженная инсультом, грузно лежит на полу и, дергая по паркету сохранившей подвижность ногой, пытается доползти до телефона; а то вдруг отчетливо представлял лежащий навзничь труп, в котором уже забродили посмертные газы.
Я смутно помнил, что Надя не выписывалась из своей квартиры. Теперь, надо полагать, там живет ее сын. Вполне вероятно, что скрывается она у него. В киоске Мосгорсправки пожилая дама с толстыми малиновыми губами выявила больше трех десятков Несветовых женского пола, одной из которых оказалась Гульнара Несветова, но не нашлось ни одной Надежды. Наверное, выходя замуж за отца, Надя сохранила прежнюю фамилию – девичью или первого мужа. Могла уехать и на дачу, но где она находится, я не знал.
Старость – большая привилегия, я дожила, увидела тебя, журчал уютными вечерами негромкий, с трещинкой голос Беты. Не умерла, а ведь могла бы. От инфаркта. От аборта. В пятьдесят втором, Игоряша, было нельзя. А оставить я не могла. Жилья нет, общежитие – и то на птичьих правах. Родственников нет. А Борю, царство небесное, полюбить не сумела. Пыталась, но… Бета задумалась, чему-то улыбнулась. Испугалась, что годы уходят, вот и вышла за него… Аборт мне фельдшерица делала, лихая баба, фронтовичка. Чистила девочек на войне. В моей комнате делала, на обеденном столе. За стеной соседи. Руку насквозь прокусила, чтоб не кричать. Две недели кровила – выходили куски. Могла и помереть.
Поздно ночью по 07 позвонил домой. Получил от жены сухой отчет о детях. Приходил мастер, но так и не сумел починить посудомойку. Следом еще охапка жалоб: котел отопления издает странный звук, как будто его тошнит, олени объели клумбу с цветами, мексиканец Эстебан, который косит нам газоны, заявился в зюзю обкуренный. Люсе мои московские хлопоты казались надуманными.
Время загустело, как остывший кисель. А я нуждался хоть в какой-нибудь деятельности. Мои руки как будто что-то искали и не находили. Больше всего мне хотелось сейчас влезть в операционный костюм, пахнущий после прожарки в автоклаве подгорелым хлопком, надеть очки с бинокулярными лупами, отстроить их, наведя на угол рамы зеркала, вымыть руки и, чувствуя холодок испаряющегося с кожи спирта, войти в операционную.
Съездил в представительство American Express на Садовом – обналичил дорожные чеки. Чем еще себя занять, я не знал.
Когда не можешь справиться со своими проблемами, начинаешь решать чужие. Двинулся по списку. Первым делом – зубы. Как ветерану войны, Бете полагались бесплатные.
Погода расквасилась, снежная пудра сошла, открыв в непричесанной зеленой траве черные проплешины. Ботинки на мокром асфальте угваздались за одну минуту. В поликлинике под санпросветовскими плакатами сидела молчаливая очередь из стариков и старух. Откуда-то из глубины полутемного коридора, выкрашенного синюшной краской, вылетал молодой женский смех. У двери кабинета дантиста я обнаружил прикрепленную скотчем к стене рекламку частного кабинета на Алабяна и метнулся туда. Доктор-ортопед, рослый детина с огромными золотыми часами на волосатом запястье, пообещал устроить все в два-три дня. За срочность придется накинуть, сказал он. Я согласно кивнул. Твоя мама будет жевать и радоваться, как молодая, да? Завтра приводи к двум. Доктор сделал отметку в журнале, блеснул черными кавказскими глазами и принялся разглядывать слепок челюсти цвета пришельца из космоса.
Мой натиск сковырнул привычный распорядок жизни, и Бета растерялась. Долго не могла собраться к фотографу, не знала что надеть. Выбрала белую в черный горошек блузку времен оттепели. Пока сидели в очереди на съемку, она, впадая в панику, беспрестанно рылась в сумочке, спохватываясь то паспорта, то ключей от дома, – ей мерещилось, что они остались в двери. Велела мне подержать расческу, потом долго что-то искала в сумке, не нашла и в полном расстройстве сказала, что придется причесываться пятерней. От фотографа вышла смущенной – тот оказался ее пациентом, сказал, что все будет готово через час и бесплатно. Игоряша, огорченно сказала Бета, представляешь, а я ведь так и не вспомнила, что у него было! Туберкулез? Саркоидоз? Я засмеялся: нашла чем удивить! Я уже через три дня своих пациентов не узнаю!
Преодолевать щепетильность Беты было нелегко. Свою бедность – пенсия у нее была 60 долларов – она несла с достоинством и смирением. Когда я купил ей новый телевизор и он въехал в комнату, Бета поджала губы, всем видом показывая, что я нарушил границы, вторгшись без спроса и согласия на ее территорию. Старый выбросить не дала, с почетом проводила товарища на пенсию – на шкаф, накрыв льняной попонкой.
В паспортном столе было густо надышано, воняло потом и кислым – с тухлинкой – духом недавнего ремонта. Все стулья вдоль стен и у столов были заняты желающими повидать дальние страны. Придерживая Бету за плечи, я провел ее в начало очереди и поставил к заветной двери первой. Плавным движением, будто вознамерился снять панораму,
