от меня и от бабушки.
….А ночью я проснулась от непривычного шума. Что происходит? И вдруг до меня дошло. Дождь! Первый с начала лета! Какая–то сила заставила меня подняться с постели и выйти на террасу. Я стояла возле того места, где обычно текла вода, и слушала как капли барабанят по крыше. Стояла и ждала, но ни одна из них так и не упала на пол.
***
Удивительно, но вторая неделя оказалась гораздо легче первой. Может быть, я просто привыкла, а может быть, когда человек предоставлен самому себе, ему легче успокоиться и взглянуть на вещи объективно. Наверное, отсутствие постоянного раздражителя дает мыслям свободу, или….. Не знаю, только нервничать я почти перестала, и даже не особо расстроилась, когда прямо во время разговора с Сережкой, сдохла моя моторола.
А в субботу меня сменил отец.
Наконец–то я волокла по перрону набитый рюкзак и с наслаждением представляла, как залезу в теплую ванну. И тут в конце платформы я увидела Котова. Он держал в руках потрясающую розу.
–Ты как узнал, что я приезжаю?
–Димка сказал.
–Так он же не знал во сколько.
–И я не знал. Вот и караулю почти три часа. Думал, опоздаем.
–Куда опоздаем?
–Эх, ты, пещерный житель. В Москве уже две недели театральный фестиваль идет. У нас билеты в сад «Эрмитаж». Пошли быстрее.
Где–то в районе диафрагмы я ощутила знакомый холодок. Так. Опять за меня все решили,–У меня другие планы.
–Какие планы? Ехать что ли куда надо?
–Нет, я отдохнуть хотела, в порядок себя привести.
Сережка рассмеялся,–А мы, что работать будем? Майка, не глупи, ты в полном порядке. Поехали.
Его медовые глаза смотрели на меня ласково и снисходительно, как на маленькую глупышку, которая непременно хочет сделать что–то себе во вред, только бы доказать окружающим какая она взрослая.
–А это куда?–я ткнула пальцем в неподъемный рюкзак.
–В камеру хранения сдадим. Надеюсь, фамильных драгоценностей там нет?
К «Эрмитажу» мы подбежали в последний момент. Тетка, которой Котов сунул билеты, недовольно пробурчала: «Опаздываете, молодые люди». Вокруг было необыкновенно красиво. Деревья, цветочные клумбы, скамейки, фонари–все представляло собой огромную декорацию. Среди публики сновали актеры одетые и загримированные, как балаганные шуты, они гонялись друг за другом на ходулях, показывали фокусы, задирали окружающих.
–Вон наши,–Котов ткнул вглубь толпы.
Первым нас заметил Юрка Гусев, потом остальные.
–Ой, Маечкин! Вот хорошо, что приехала!–Наташкины каштановые волосы были заплетены в две косы. Это что–то новое!
–Ты, что прикалываешься?
–Да нет…,–смутилась Кузина,–когда волосы собраны не так жарко. А потом, коса–признак женственности.
–Кто сказал?
–Котов!
–А–а–а! Ну, тогда конечно,–как же хотелось сказать ей какую–нибудь гадость! Не успела, рядом что–то грохнуло, и в небо полетели разноцветные петарды.
***
Мы лежали рядом, держа друг друга за руки, нагие, счастливые и усталые. Еще минуту назад по комнате метались жадные нетерпеливые звуки. Они натыкались на стены, перелетали через подоконник и падали вниз, изображая счастливых камикадзе. Еще минуту назад. Теперь звуки умерли, но смерть их была прекрасна. Это смерть–поэма, смерть–величие, когда неизвестно вопреки или благодаря из руин восстает прекрасный замок в сто раз лучше прежнего. Парящий в пространстве четырехугольник, еще недавно носивший скучное название окно, теперь был заполнен озорными мерцающими искорками. Возможно, если кому–нибудь удастся перевести вечность в нечто обозримое, она будет выглядеть именно так. И вдруг в безмятежное сожительство маленьких озорниц ворвалась стрела. Одна, за ней вторая, потом третья, а следом, судорожно уцепившись за их оперенье, притащились ветры…. Квадратный сибарит задрожал и обратился в нервный ромб. Его тюлевые одежды, еще так недавно походившие на фату, заметались из стороны в сторону, а потом послышался глухой рокот….
–Замерзла? Сейчас…,–он поднял с пола простынь,–Три, четыре,–белое облако спланировало на кровать и накрыло нас с головой. За окном угрожающе громыхнуло,–Ух, ты!
–Сейчас начнется,–я осторожно высунула нос наружу. На улице творилось настоящее светопреставление. Мерцающие искорки были уже едва различимы, вместо них за окном иступлено метались яркие зарницы, они гасли и вспыхивали подобно гигантским светлячкам. И весь этот шабаш атмосферных тварей сопровождался ударами грома,–Вещь! Как в «Эрмитаже»!
Котов согласно закивал головой,–Грамотно было, скажи?
–Ага.
–А ты идти не хотела. Я же лучше знаю, что надо делать, а что нет,–он шутливо щелкнул меня по носу.
Я недовольно поморщилась,–Как Кузинская мебель?
–Нормально,–комментариев не последовало.
–А баня, как?
–Тоже нормально,–опять молчание.
–Все пришли?
–Ага. Даже больше. Еще два чувака были. Ты их не знаешь.
–А я никого «из твоих» не знаю, ты же меня не знакомишь, ровно я ботва какая. Даже лишний раз рассказать и то тебе в лом.
–Майка, не гони пургу. Все что надо, я говорю.
Вот тебе! Напросилась! От обиды даже в глазах позеленело. Ах, так!–А ко мне на дачу Князев приезжал.
–Да, и что он хотел?–теперь его голос напоминал карающие шаги командора.
–Ничего не хотел. Просто решил узнать как дела? А вообще–то он в Красногорск к родственникам ехал.
–Всего лишь? И для этого дал крюк в сорок верст. Ай, ай, ай, как благородно! И чем же вы с ним занимались?
–Чай пили. А еще он нам крыльцо починил и крышу.
–Надо же. Я–то грешный был уверен, что этот чел способен только мозги парить, а он оказывается еще и вкалывать в поте морды может.
–А чего ты злишься? Подумаешь, знакомый в гости заехал. Ты же двигал мебель у Наташки.
–Это другое.
–Что? Значит, тебе у Кузиной тереться можно, а если мне Князев помог, так это отстой. Жаба, что ли душит?
–Да пойми же ты, он хитрый, себе на уме, ему человека кинуть плевое дело. Такие типы ничего просто так не делают, их опасаться надо, а не хороводы с ними водить.
–А кто водит? Я, между прочим, его в гости не приглашала. Ну, зашел по–приятельски, ну поговорили, всего и делов–то.
–Ты не должна была его принимать.
Опять! Да что же это такое?! Он мне место указывает, словно собаке!
–Принимают клиентов. Проститутки!–губы трясутся, на лбу пот выступил, чувствую, надолго меня не хватит.
То ли Котов понял мое состояние, то ли сообразил, что пережал, только металл у него из голоса исчез,–Не передергивай. Я не это имел в виду.
Какая сила подняла меня вверх? Помню только, что стою на кровати, а в руках обрывок простыни,–Выходит, я виновата, что не въезжаю? Знаешь, мне отец как–то сказал: «Не важно, что ты вкладываешь в свои слова, важно, как их понял твой собеседник». Так, может, пояснишь мысль свою глубокую?
–Чаи с ним распивать не надо было. Что же ты в людях так плохо разбираешься?
–А ты чего всем ярлыки вешаешь? Человечество на две категории поделил, либо хорошие, либо плохие. А я какая? Черная или белая?
–Ярлыков я не вешаю. А вот принципы у меня есть, и цели тоже. А у тебя? Вот скажи, чем ты будешь заниматься
