любили затяжные войны с большим количеством рабских жертв.
С русскими редко когда хотели воевать, так как это было очень расходным делом. Как уже говорилось, некоторые кампании длились по пятьдесят лет, к тому же русские всегда медленно запрягали, но быстро ехали. Мог запросто отвалиться кусок от собственной державы – а кому это надо? Еще русские очень хорошо умели засушить войну, остановиться где-то во времени – и ни туда, ни сюда. А денежки с обеих сторон на поддержание духа и желудка армии текли полноводно речушкой.
Россия всегда была архибогатой страной с архинищими жителями. Куда не ткни на карте – либо золото, бриллианты, либо нефть и газ. Опять же безотказные бабы во всех городах и весях, на все готовые жены – рабыни рабов…
Британский король, живущий на продуваемом всеми ветрами острове, часто задумывался над тем, о чем говорилось в начале этого повествования. Равенство нет. Тупые и злобные русичи сидят на самом жирном куске земли, и им лень ткнуть пальцем в землю, чтобы запустить нефтяную струю. А он – король британский, Богом, поставленный над Британской империей, вынужден думать и думать, но всегда приходить к одному и тому же выводу: Россия нужна как союзник, но никак не враг. От неимущих и ленивых можно ждать либо мздоимцев, либо икаров. Но ни тем ни другим не объяснили, что жизнь у человека всего одна, даже у короля. Незачем всегда желать войны, ведь на свете есть столько прекрасного – заканчивал банальностью свои размышления британский король. Сам король Икаром быть не хотел. Мелко: он наместник Его.
– Пусть Россия с ее рабской армией идет в жопу моему коню!..
В такой армии и служил Протасов-старший, являясь ее адептом.
Мать Протасова, женщина крепкая, фатально ошибшаяся в жизни, выйдя замуж за артиллериста, также являлась адептом, но не Советской армии, а адептом секты адвентистов седьмого дня. В отличие от мужа, который считал ее совершенно тупой, она, напротив, была чрезвычайно умна, хитра и изрядно наделена актерскими талантами. Иначе как объяснить, что на протяжении тридцати лет жизни с прапорщиком, при каждом переезде семьи женщина непременно, даже в самом крошечном городишке, находила отделение своей секты, которая, кстати, преследовалась по закону вплоть до тюремного заключения. Даже у особистов женщина за все эти годы не вызвала подозрений.
Жена хоть и не любила мужа своего, но из-за рождения мальчика Олега, не оставляла Протасова-старшего, кормила главу семьи и вместе с ним пила по вечерам пиво, обычно сильно прокисшее. В СССР пиво могло быть свежим даже в закрытой бутылке лишь сутки-двое. А доставленное через Северное море… Протасов дома всегда молчал, ничего особого не требовал у семьи, никаких пленэров у них ни разу не случалось, а развлекался он только тем, что по воскресеньям крепко избивал свое семейство. В этом, конечно, чрезвычайного ничего не было, как-то само собой разумелось, что надо учить свое семейство. А чему учить? Так ремень или скалка сами знают чему.
Жена артиллериста во время побоев не уворачивалась, ни визжала, даже не зарыдала ни разу за годы. Сын Олег поначалу не выдерживал отцовских избиений и скулил от ударов пряжкой по ребрам. Но прошло время, мать стала брать сына на собрания адвентистов седьмого дня, понимая, чувствуя, что приобщенный ребенок после праздника субботы, после исполнения долга перед Господом окрепнет, и выбивать из него духовное, возрастающее к небу чувство целостности и преданности станет процедурой невозможной и немыслимой. Олег был немногословен, но от матери перенял ее умение терпеть муки, казаться мальчиком-недоумком, а потом и подростком с ограниченными возможностями тоже научился.
Хороша была семья Протасовых. Имбецил на имбециле. Камерный театр идиотов, где всего один идиот, который не считает себя идиотом.
В четырнадцать лет Протасова-младшего удалось пристроить в Суворовское училище, хотя таких великовозрастных не брали, но за выслугу лет артиллериста командование части похлопотало, и Олега зачислили.
Для подростка это была воля, не полная свобода, но воля от постоянных переездов, садизма и тупости отца, да и адвентистов седьмого дня он не слишком жаловал. Если до конца быть честным, мать свою он хоть и любил, но был далек от нее, так как в семье не было нежности, даже от женщины – только холодность, жесткое расписание, постоянная маскировка и ложь для самовыживания. За пять последних лет мать поцеловала сына единожды, перед училищем, и то в бритую макушку: сектантке были неприятны его подростковые прыщи. По-настоящему она любила только Господа.
У подростка, несмотря на входные характеристики, оказались немалые способности к учебе, дисциплине и спорту. В училище он был вынужден выбрать боевое самбо, альтернативы в СССР не было. Борьба вольная и классическая для Олимпиады. Тренером спортивной дисциплины работал мелкий немолодой то ли киргиз, то ли казах по имени Аяк. Старый мастер сразу определил в коренастом новичке огромный потенциал и занялся с ним слегка не по программе – дзюдо тогда еще было запрещено в СССР. Подросток набирал силу и учился медитировать. Аяк все свое свободное время занимался только Протасовым, прибавляя к дзюдо айкидо, джиу-джитсу и открывая юноше новые уровни медитации.
Прибывая домой в отпуска, Олег переписывал аттестации с пятерок на тройки, выписывал дисциплинарные наказания, чтобы никто, даже мать, прирожденная нелегалка, не сумела распознать в нем натуру глубокую, пока почти дремучую, но думающую, а отец, глядя в табели, ничтоже сумняшеся снимал ремень и проверял на прочность то ли ребра сынка, то ли ремень, так как неоднократно пряжка при телесном наказании разваливалась надвое.
В год выпуска, вернее уже выпустившись с отличием в звании старшего вице-сержанта, Протасов-младший приехал на свою последнюю побывку к родителям. В первое воскресение артиллерист-прапорщик, приготовил ремень с особо прочной пряжкой, но встретил какое-то поистине мистическое сопротивление. Сын запросто вытащил из каменной руки отца атрибут наказания и без всяких веревок связал отцовское тело до такой малой составляющей, что батя мог бы влезть в средних размеров спортивную сумку. Причем отцовское лицо оказалось перед его же жопой, а мозг застопорился в своей деятельности от непостижимости происходящего. На ошеломленную мать Протасов-младший даже не взглянул. В таком состоянии суворовский выпускник старший вице-сержант отнес скомпонованное тело отца на плац. В воскресенье все дрыхли, и акция прошла незамеченной. Прежде чем покинуть отцовскую часть навсегда, Протасов-младший заглянул в выпученные глаза родителя и коротко сказал:
– Люблю тебя, пап…
Вернувшись домой, он застал мать в непроходящем шоке. Ее глаза даже не моргали, а зрачки были черные и огромные, будто после пачки димедрола. Выпускник быстро собрал немногочисленные вещи, подошел к матери и, приобняв за плечи, поцеловал родительницу в редковолосую
