обещаю. А вот и Наденька идет… Я ей свои ключи дала… Иди, Филипп, иди… До завтра…
Был поздний уже вечер, в городе зажглись фонари, красиво освещая полные осенним золотом улицы. Странно, но на душе у него после разговора с мамой стало чуть легче. Глянул на дисплей телефона… Ни одного вызова от Алисы не было. Зато от Кати – целых три… Может, у нее что-то случилось? Никогда в такое позднее время не звонила… Деликатничала. Ведь он дома может быть, с семьей…
Тут же кликнул ее номер, спросил деловито:
– Катюш… Что-то случилось, да? Ты звонила…
– Нет, ничего не случилось. Если не считать того, что я очень соскучилась. Так сильно хочу тебя видеть – с ума схожу… Я не выдержу никакой паузы, Филипп, просто не выдержу! Мне так плохо без тебя, Филипп! Так плохо…
Он услышал слезные нотки в ее голосе, проговорил быстро:
– Я приеду, Кать! Я быстро…
– Правда? Ты приедешь? А когда?
– Я уже к тебе еду.
– Ой… Но у меня же мама дома… Я не думала, что ты так быстро решишь приехать. Это ведь ничего, что мама дома? Она давно хочет с тобой познакомиться… Ты не бойся ее, ладно?
– Хорошо, не буду бояться, – легко рассмеялся он. – Я еду, Кать, еду… До встречи!
* * *
Хорошо, что дорога до Синегорска неблизкая. Можно ехать и думать, думать… Хотя ничего хорошего в этих думах нет, одно сплошное самоистязание. И составление обвинительного заключения для самого себя. И приговор – тоже себе. Трус. Неврастеник. Тряпка. Подлец. Сволочь. Кто еще там… Обманщик. Изменщик. Предатель. Недомужик. Заяц, прыгающий от бабы к бабе.
Наверное, мама все же права – нельзя так больше жить. Надо выбрать что-то одно – когда сам любишь безответно или когда тебя любят, тоже безответно. Наверное, второй вариант легче. Удобнее. Даже честнее в чем-то.
А что? Взять и объявить Алисе – решил развестись, мол. Отпускаю тебя. Не буду больше надоедать своей любовью. Ухожу к женщине, которая любит меня. Интересно, как она это заявление воспримет? Пожмет плечами и скажет – «ради бога, делай что хочешь»? «Мне все равно»?
Зато Катя! Катя как счастлива будет! Разве это мало – сделать хорошую женщину счастливой? Перевезти ее из Синегорска, купить дом, детей родить… Приходить с работы домой и знать, что тебя заждались, что выйдут навстречу, сияя счастливой улыбкой.
Да, хорошо, если представить… А с другой стороны – он же себя знает, знает! Будет жить в этой счастливой картинке умом, а сердце все равно мучиться и болеть будет – как там Алиса… Кто с ней рядом сейчас, кто ночами ее обнимает… Да он от ревности с ума сойдет, страдать будет! И Катя это поймет, и тоже будет страдать.
Есть еще вариант, конечно. Совсем одному остаться. И ждать, когда эта любовь-боль отпустит. И не бегать за Катиным теплом, не давать ей напрасных надежд. Да, это выход, пожалуй…
Тогда зачем он сейчас едет к Кате? Может, повернуть обратно прямо сейчас?
Но ведь она ждет… И он вроде как несет ответственность за это ожидание. Поздно, поздно назад поворачивать. Лучше уж дальше составлять самому себе обвинительное заключение и приговор выносить – трус, неврастеник, тряпка, недомужик… Как там еще? Да не важно… Тем более, если так продолжать будешь над собой издеваться, наверняка превратишься в давешнего клиента… В того самого Павла Петровича Подрыгаева, у которого любовь к жене переросла в крайнюю ненависть и сожрала его бедную психику. Наверное, у этого Павла Петровича Подрыгаева спасительного островка не было. А у него Катя есть… Катя, которая всегда ждет…
Не заметил, как показались вдали холмы Синегорска, и вот уже мост переехал, внизу речка, совсем обмелевшая. Еще минут десять дороги осталось. И Катя откроет ему дверь, и будет сиять глазами от радости. А потом они любовью займутся. Нет, не потом, а сразу!
Хотя нет… Катя ведь говорила, что у нее мама дома. А может, мама проявила тактичность и ушла уже? Хорошо бы…
Катя открыла ему дверь – глаза и впрямь сияли голубыми озерцами. Он перешагнул порог, обнял ее, хотел поцеловать, но она прошептала испуганно:
– Потом, Филипп, потом… Я ж тебе говорила – мама сегодня дома…
Тут же в прихожей появилась рослая дородная женщина, глянула на него с пристрастием. Так, будто рентгеновскими лучами пронзила, и все это с насмешливой улыбкой, хотя и вполне доброжелательной.
– Доброго здоровья, мил человек… Что ж, давай будем знакомиться! Давно хотела, да дочка мне все не дозволяла. Я, стало быть, Галина Никитична, Катина мама. А ты, стало быть, Филипп. Как тебя лучше называть-то? Филей, что ли?
– Он не Филя. Он Филипп, мама… – с тихой опаской поправила Катя и встала к нему спиной, будто загораживая от материнской насмешливости.
– Ну, Филипп так Филипп… Мне без разницы. Главное, чтобы тебя, дочка, не обижал. А то, знаешь, всякое бывает…
– Он меня не обижает, мам. Он хороший. Ты же помнишь, как он меня в суде защищал!
– Да помню, помню… Что есть, то есть, спорить не буду. Значит, хороший, говоришь?
– Да, очень…
– Ишь, защитница! – неожиданно подмигнула ему Галина Никитична. – Ну ладно, что ж… Да ты проходи, Филипп, проходи! Катюха вон для тебя стол накрыла, расстаралась! Еще и выпроводить меня пыталась, намеками вся изошла – мол, мешаешь моей свиданке… Да только я не поддалась, уж больно поглядеть хотелось, что это за Филипп такой. Нет, я помню, конечно, как ты ее защищал, но в суде ведь ничего не поймешь от волнения! Человека толком не разглядишь! А ты вон какой молодец оказался, защитничек… Всю девку мне высушил… Вон, даже ночью с телефоном не расстается, в руке его держит – вдруг Филипп позвонит, а я не услышу?
– Мам, ну зачем ты! Не надо… – с тихой сердитой досадой проговорила Катя.
– А что я такого сказала? Ничего и не сказала, одну только правду! Он и без этого знает, что ты по нему сохнешь! Ведь знаешь, милок?
– Мам, перестань! Идемте лучше к столу! Все остыло уже, наверное! – снова с досадой перебила ее Катя.
Галина Никитична вздохнула тяжело, повернулась, ушла в комнату. Катя быстро приникла к нему, обняла, шепнула в ухо:
– Не обижайся на нее, ладно? Она у меня такая… Что думает, то и говорит… Но зато она очень добрая. Не обижайся.
– Ну что ты, Катюш… С чего бы мне обижаться?
– Да мало ли что она еще скажет… Всякое может быть… Иди, руки мой…
Когда он зашел в гостиную, Катина мать уже сидела за столом. Указала ему место рядом с собой приветливым жестом:
– Садись… И не злись на меня, я женщина простая. Я за свою дочку душой болею, как всякая мать. Да и давно нам с тобой надо бы познакомиться, мы ж теперь не чужие! Хотя, если честно, не нравится мне все это… Свиданки ваши… Ой, как не нравится! Да ты садись, чего стоишь-то! Не бойся, я не кусаюсь!
Он сел за стол, и Катя села рядом с ним, недовольно взглянув на мать. Было заметно, что она сильно нервничает. Боится, бедная, что мамка опять чего-нибудь учудит. А мама тем временем продолжила в том же духе:
– Ты ведь женатый, правильно?
– Да. Я женат. Скрывать не буду.
– Ну, еще бы ты скрывал… Это ж понятно, что женатый. Стало быть, жене с моей Катькой изменяешь, да?
– Ма-а-м… – тихо простонала Катя, сжимая под столом его пальцы. – Перестань, мам…
– Да что ты меня все время одергиваешь? Что я такого спросила ужасного? Все перестань да перестань! Дай мне с человеком поговорить нормально! Не бойся, не съем я твоего Филиппа! – вдруг рассердилась Галина Никитична, хлопнув ладонью по столу.
И, повернув к нему голову, проговорила задумчиво:
– Женатый, значит… Понятно… Да только знай, мил человек… Если бы моя Катька по тебе не сохла, я бы тебя и близко к ее порогу не подпустила. Она у меня приличная девка, между прочим. С женатыми мужиками сроду не валандалась. Не знаю, как ее
