так угораздило в тебя влюбиться… Да так, что и свету белого без тебя не видит… И ничем эту любовь не перешибешь, заразу! Уперлась Катька, и все! Мне аж страшно иногда за нее делается… Но ты, милок, знай одно. Если обидишь чем мою Катьку – убью. У меня рука в злобе тяжелая, я тебя заранее предупреждаю. Понял меня, нет?
– Понял, Галина Никитична. Понял.
– Ну, вот так-то лучше будет… Ладно, не буду вам больше глаза мозолить, уж вижу, что поднадоела. И Катька копытом бьет… Пойду я, ладно. Не глупая, понимаю, что к чему. Милуйтесь, коли приехал…
Галина Никитична тяжело поднялась из-за стола, вздохнула, махнула в сторону Кати рукой:
– Не провожай меня, сама дверь закрою…
Глянув на него, улыбнулась грустно:
– Пока, мил человек… И помни, что я тебе сказала. Если обидишь – убью. И я не шучу, поверь. Женщина я нервная, рука у меня тяжелая. Разозлюсь – никто не удержит.
Ему ничего не оставалось, как улыбнуться да склонить слегка голову – согласен, мол. Услышал. Поверил. Испугался.
Галина Никитична произнесла напоследок:
– Вот так-то вот!
И вышла из комнаты, гордо подняв голову. Вскоре они услышали, как в прихожей хлопнула дверь. Катя вздрогнула, проговорила тихо:
– Да ты не слушай ее, Филипп… На самом деле она добрая, мухи не обидит. Просто меня очень любит… Потому и разыграла перед тобой грозную воительницу. А на самом деле вовсе не такая… Не бойся ее, ладно?
– Постараюсь… – со смехом произнес он, обнимая Катю за плечи. – Да и когда мне бояться, скажи? У меня голова совсем другими мыслями занята… Ты в моих руках сейчас, обнимаю тебя, и мне так хорошо…
– Правда? Тебе правда со мной хорошо?
– Конечно, Катюш. А если ты мне не веришь, я тебе сейчас покажу… Ух, что я с тобой сделаю сейчас, берегись!
Катя засмеялась счастливо, понарошку от него отбиваясь, и даже подскочила со стула, пытаясь убежать, и они сами не заметили, как оказались в Катиной спаленке, и куда-то в один миг исчезла одежда, и жадность объятий была ненасытной, как всегда.
В какой-то момент он будто пришел в себя, глянул в ее запрокинутое лицо, отрешенное, полное счастливо переживаемого наслаждения и страсти, и вмиг представил себе другое лицо… Алисино. Никогда, никогда не видел он у Алисы такого выражения лица. Такого отрешенного. Такого до безобразия счастливо-страстного. Никогда…
Но ведь это не Алиса, в конце концов! Это Катя! Как он может себе позволить сравнение – в такой момент? И досаду эту позволить… И даже не досаду, а обиду. Ах, мол, его любит не та женщина, которую он сам хочет! А вот если бы та… Вот тогда бы…
Как Агафья Тихоновна, ей-богу. Как там она говорила? «Вот если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча…» [4]
В общем, всю обедню себе испортил. Так и хотелось пробурчать с досады – сам ты Балтазар Балтазарыч, дурак… Хорошо хоть Катя ничего не поняла, ничего не заметила. Приникла к нему после бурного секса, дышала прерывисто. И вдруг произнесла тихо:
– Я ребенка от тебя хочу, Филипп… Очень хочу…
Он невольно напрягся, ничего не ответил. Растерялся, не знал, что сказать. Да и не ждала Катя от него ничего, сама заговорила горячо и торопливо:
– Нет, ты не думай, я не потому… То есть не для того, чтобы тебя к себе привязать… Я просто хочу, чтобы у меня был ребенок. От тебя. Имею я право хотеть ребенка, скажи?
– Но Кать… Ты же понимаешь, я…
– Да, я все понимаю прекрасно! И еще раз тебе говорю – это я так решила. Это я так хочу. К тебе – никаких претензий. Я, только я так решила… Хочу ребенка! И лучше девочку… Дочку… И чтобы она была на тебя похожа… Такая же умная и красивая!
– Но Катюш… Такие вопросы решают всегда вдвоем, согласись…
– Да. Решают вдвоем. Но у нас не тот случай. Сейчас я решаю одна, сейчас я просто тебя прошу… Вернее, ставлю в известность…
– Даже так? – осторожно спросил он, приподнимая голову от подушки.
– Да нет, ты не понял… – засмеялась она чуть снисходительно. – Я пока не беременна, не волнуйся заранее. Хотя… Кто его знает? Посмотрим… Если это случится сегодняшней ночью, я буду счастлива. А ты бы хотел ребенка, Филипп? Ну… вообще, в принципе?
– Не знаю… Ты меня врасплох застала своим вопросом, Катюш.
– Понимаю, что ж… Только не говори, что тебе уже пора, ладно? Что утром тебя срочные дела ждут… Тебе ведь сейчас хочется испугаться и сбежать, правда?
– Нет, что ты… С чего ты взяла?
На самом деле Катя была права – все было именно так. Был такой первый порыв – очень ему хотелось испугаться и сбежать. Но ведь не признаешься же в этом вот так, в лоб! Не заслуживает Катя того, чтобы он ее обижал. И без того уже обижает невольно.
– Значит, на всю ночь останешься, да?
– Останусь, Катюш. Мне с тобой так хорошо…
– А сейчас будет еще лучше! – многообещающе промурлыкала Катя, медленно проводя ладонью по его груди, потом так же медленно ладонь ее заскользила вниз, и вскоре его будто волной снесло, цунами! Не было больше никаких проблем и страданий, не было несчастной любви к Алисе, не было этих унизительных заячьих прыжков от одной женщины к другой… Было одно только ощущение счастливого полета, отрешения от всего. И еще мысль была легкая, зацепившаяся за краешек сознания – вот так и надо жить… Легко и в полете. С той женщиной, которая дарит этот полет. Какого еще рожна ему надо? Вот же она, рядом… Любящая, страстная, желающая родить от него ребенка. Та женщина, которая будет встречать его на пороге дома, сияя глазами и распахнув объятия.
И снова пришла трезвая мысль – дался ему этот порог дома, дались ему эти сияющие глаза да объятия! Что он повторяет это все про себя каждый раз, как молитву? Дело ведь не в этом… А в том, что действительно нужно менять свою жизнь. В которой может и не быть порога дома и сияющих глаз. А будет обыденность, но уже трезвая обыденность. Может, без любви, но и без лишних страданий.
Да, да, надо решать… Прямо сейчас взять и решить, разрубить гордиев узел, который сам себе и связал! И жить дальше. Сколько же можно – на черновик? Вернее, начать жить в любви… Пусть в Катиной любви, но он примет эту любовь в себя, взрастит ее в себе и взлелеет, и она станет его собственной. Он отогреется, наконец, он будет жить…
Так и заснул на этой мысли, и сон снился хороший, легкий, невесомый. И не сон даже, а непонятное состояние – будто колокольчик все время звенит. И так хорошо было…
Проснулся – Кати рядом нет. Наверное, уже позднее утро. В телефон бы глянуть, но так не хочется, черт возьми! Да и нет его рядом… Похоже, он его в прихожей оставил, в кармане пиджака. И ладно, и пусть… Так хочется еще побыть в этой беззаботности, в этих правильных легких мыслях. Еще и запахи в приоткрытую дверь такие аппетитные прилетают! Что это? Вроде пирогами пахнет… Неужели Катя поднялась спозаранку да метнулась для него пироги печь? О господи… Ну как тут не размякнешь от такого внимания?
Да, а кстати… Катя ведь что-то такое сказала ему ночью… Такое, что его вроде как испугало. Ну да, ну да, про ребенка она говорила…
И что? Действительно, надо испугаться? Да ну… Не будет он ничего бояться. Может, как раз это ему и нужно – ребенок. И все само собой решится тогда. И никаких сомнений уже не будет.
Да, пусть будет ребенок… Интересно, он это «да, пусть» проговорил ночью или нет? Кажется, нет. Лепетал что-то испуганное-невразумительное. А кто в его женатом положении лепетать бы не стал, а? Пусть бросит в него камень, если не так…
Но ведь можно прямо сейчас Кате сказать… В конце концов, он мужик или кто?
Поднялся с кровати, натянул брюки, рубашку. Не голышом же такие разговоры вести!
