принимая от него пакеты. – Какой ты славный, однако! Заботливый… Прям завидую твоей матушке – такого сына вырастила… И жене твоей завидую… Как у тебя, все хорошо в семейной жизни? Теща не слишком командует?
– Нет, что вы… Вполне себе приличная у меня теща… Командует, но в меру.
– А ты как хотел? Все-таки генеральская жена! Она на своей территории находится. Ты для нее человек пришлый. Как говорили раньше – примак.
– Хм… Хорошее слово. Приемный, значит. Приемыш…
– Как-то ты очень грустно сказал это сейчас… И вообще… Смотрю, ты в последнее время замкнутый стал. Глаза будто загнанные. Раньше не был таким…
– Не знаю. По-моему, я всегда одинаковый.
– Да не скажи… Есть, есть у тебя проблема, да только я приставать с расспросами больше не буду, вижу, что тебе неприятно. И эта проблема личной жизни касается. Я только тебе один совет дам, мой дорогой… Проблему в личной жизни надо одним махом разрубать, не думая и не сомневаясь. Иначе затянет в омут – не выберешься. Рефлексии еще никому не помогли, от них только инфаркт можно заработать, ничего более. А ты человек интеллигентный, нерешительный. Потому надо иногда хорошую злость в себе включать. Напролом идти, напролом…
– Я вас понял, Лидия Константиновна. Учту ваш совет. Спасибо.
– Ну, то-то… Так чай будешь или нет?
– Нет, пожалуй. Пойду я. Вы звоните, если что-нибудь нужно будет, не стесняйтесь. Может, лекарства какие…
– Нет, у меня все есть, Филипп. Спасибо тебе за заботу.
– Вам спасибо…
– А мне-то за что?
– За то, что хорошие советы даете. Правильные.
– Да ну… Советы всегда легко давать, это ж ничего не стоит. Как говорится, чужую беду руками разведу. Ты умный, Филипп, ты сам со всеми проблемами справишься. Другое дело, что уж слишком покладистый да совестливый, духу тебе может не хватить… Всем в этой жизни угодить невозможно, помни это. Все равно кто-то обиженным останется. И на двух стульях усидеть невозможно, потому что и сам не заметишь, как сядешь посередине и упадешь. А потом вставать ой как трудно…
Лидия Константиновна вздохнула грустно и задумалась, будто вспоминала о чем-то своем. Потом вдруг спохватилась, махнула рукой:
– Опять я не в свое дело лезу, прости… Разболталась что-то не в меру. Сама удивляюсь, чего я к старости такая болтливая стала? Еще и учить тебя взялась… Чему я тебя могу учить? Как говорится, если бы молодость знала, если бы старость могла… Ладно, не буду тебя задерживать, Филипп. Иди, если торопишься.
– До свидания, Лидия Константиновна. Выздоравливайте.
– Постараюсь, дорогой… К двадцатому точно буду в строю! Обещаю!
Сев в машину, он усмехнулся грустно. Да уж, советы давать легко, если это твоей жизни не касается. И вообще… Неужели так плохи его дела, что и сотрудники о них все знают? Но откуда? Он же никогда никому…
Нет-нет, никто ничего не знает. А Лидия Константиновна – очень проницательная особа, она тоже ничего не знает о нем, просто чувствует его настроение. Помнится, она и на Алису смотрела настороженно, когда с ней знакомилась. Наверняка свои выводы сделала. Вроде того – ну и жену ты себе нашел… Снежная королева, а не жена. Не улыбнется лишний раз, приветливостью не удостоит.
Да, кстати, как она там… Он ведь так и не позвонил ей ни разу, как из дому сбежал. Да и не должен был – они ж вроде как поссорились! И не то слово – поссорились… Как она ему сказала тогда? Мол, сам виноват, я тебе ничего не обещала? Любишь – люби себе на здоровье, я тут при чем? Господи, да другой бы мужик сразу ушел после таких слов, дверью изо всех сил бахнув. И не вернулся бы ни за что. А он… А он сидит и волнуется – как она там… Ведь звонила, а он не ответил…
А вдруг что-то случилось без него? Вдруг у Клары Георгиевны опять приступ? Или с Алисой что-нибудь ужасное произошло?
Надо ехать домой. Хватит рефлексиями заниматься, как только что сказала Лидия Константиновна. Приехать и поставить вопрос ребром – если не нужен тебе, прямо сейчас вещи соберу и уйду. И все. И точка. И точка!
Поднявшись на свой этаж, почему-то не решился открыть дверь своим ключом. Будто уже был чужой. Нажал на кнопку звонка. Ему открыла Алиса, отступила молча в прихожую. Так и стояла молча, пока он снимал ботинки, понуро глядела себе под ноги, сплетя по-бабьи руки под грудью. Потом вздохнула прерывисто, ушла в спальню…
Что это с ней? Даже слова не сказала. И вздох этот прерывистый… Плакала, что ли? Да ну, быть этого не может! Чтобы Алиса, и плакала!
Пожал плечами, пошел следом, спросил чуть небрежно:
– Что это с тобой? Странная какая-то…
– Я странная? А что во мне странного, интересно? Ты дома не ночевал, не позвонил даже, не сказал, где ты… А вдруг с тобой что-то случилось? Что я должна была думать? И я после этого странная, да? Что за эпатаж, Филипп, объясни?
Голос ее был тихим и встревоженным, даже немного с хрипотцой, будто и впрямь плакала недавно. И лицо немного опухшее, непривычно бледное. Потому и спросил по-дурацки, с явной насмешливостью:
– Неужели ты волновалась обо мне, Алиса?
– Да, представь себе! Я волновалась! И даже очень! И мама тоже волновалась…
– Ну, что Клара Георгиевна волновалась – это понятно. Но ты…
– Нет, а как ты хотел? Ты же мой муж! Ты дома не ночевал! Я, между прочим, всю ночь не спала… А ты ведешь себя, как… Будто тебе все равно… Будто я тебе совсем не нужна… Только не говори сейчас, что я сказала тебе что-то не то, что ты обиделся! Мало ли что я могла сказать! Может, у меня настроение плохое было! А ты… Да как ты мог вообще… Я же чуть с ума не сошла, я всю ночь не спала… Еще и ни на один звонок не ответил! Мама хотела в полицию звонить, в морги… Но я ей не разрешила, сказала, что мы просто поссорились… Ну нельзя же так издеваться над нами, Филипп! Ведешь себя, как глупый капризный ребенок, честное слово! Обиделся он, надо же! Пусть теперь всем плохо из-за моей обиды будет, да?
Она глянула на него в упор, и только сейчас он заметил черные круги под глазами, а в самих глазах страх и отчаяние. И лицо такое бледное, измученное бессонной ночью. Бог мой, да неужели это его Алиса? Неужели она способна на такую эмоцию? Ведь это искренняя эмоция, такую не сыграешь… Да и зачем ей играть? Никогда она лишней игрой себя не утомляла…
Жалость и нежность нахлынули на него волной – аж горло перехватило, не задохнуться бы. Кинулся к ней, упал на колени, обнял ее за талию, прижался к животу головой. И ничего не мог сказать больше, кроме одного только слова:
– Прости… Прости… Прости меня, я идиот… Прости…
Почувствовал, как ладони Алисы оглаживают его голову, как дрожат пальцы в нервной судороге. И еще сильнее сжал ее талию, и даже застонал от избытка вины и нежности. И любви…
Да, любви. Много было в нем любви, никуда не делась. Наверное, она только больше стала, сильнее.
И тут же по краешку сознания пробежала блудливая мысль – ну да, ну да… Набрался силы от Катиной любви, чтобы всю эту силу снова отдать Алисе…
В дверь осторожно постучала Клара Георгиевна, но так и не вошла, проговорила тихо:
– Ребята, идите ужинать… Я голубцы приготовила. Очень вкусно получилось…
– Да, мам, сейчас придем! – крикнула Алиса. И голос у нее был уже другой – радостный и будто освобожденный. Еще и засмеялась коротко: – Мама для тебя голубцы приготовила, не для меня… Знает, что ты их любишь… Хотя тоже всю ночь не спала. Вот теперь и оправдывайся перед ней, как хочешь!
Оправдываться не пришлось, потому что Клара Георгиевна не задала ему ни одного вопроса, ничем своего недовольства не выдала.
Ужин прошел тихо, по-семейному. Когда легли спать, Алиса приникла к нему, обвила шею руками, прошептала на ухо:
– Я так соскучилась, Филипп… Очень соскучилась…
От полноты
