довольный детский голосок произнес:
– Какое у тебя чудесное мыло, оно так хорошо пахнет ландышами. Можно я возьму его себе?
Мыло было самое дешевое, но я благоразумно промолчал, и сказал, что может взять не только это мыло, но еще пару кусков такого мыла.
После купания девочка осторожно присела на постель. По этому случаю я застелил чистую штору. Она стала запихиваться вперемешку хлебом и конфетами, запивать молоком и довольно урчать:
– Как вкусно!
Изредка влажно поблескивали глаза, пахли ландышами неровно обрезанные курчавые черные волосы, мелькал длинный семитский нос, яркие губки открывали мелкие острые зубки.
Тут неожиданно подало голос мое подсознание:
– Юрок, да ты латентный педик. Сам посуди: девочку помыл, переодел в чистое, накормил конфектами (черт, откуда выплыло это устаревшее название конфет), теперь осталось разложить на постели и попользоваться. Да-а-а. Не замечал. Какой хитрый оказывается. Все притворялся, якобы отцовские чувства испытываешь. Никогда не было у тебя отцовских чувств!
Я возмущенно поперхнулся:
– Я – не педик, даже в мыслях не было, да и девочка, это просто глюки…
– Да, глюки сидят и трескают конфекты, – едко перебило подсознание.
– Заткнись, – грубо посоветовал я. – Если бы хотел, давно разложил и попользовался. Наоборот, я отодвинулся, чтобы дать ей место.
– Экий ты стеснительный, сейчас заплачу, – опять едко подкололо подсознание.
– Хватит, не искушай меня без нужды 12, – закончил я, а то перекрою кислород.
– Как? Сам себя задушишь? Так вместе наденем деревянный бушлат.
– Давно пора, – жестко обрезал я.
– Какой ты мерзкий, – примирительно пробурчало подсознание, – поболтать с тобой нельзя. Скучно мне, скучно.
– Не надо мной издеваться.
– Все, молчу, молчу, – подсознание заткнулось и больше не тревожило меня.
Я вздохнул, мое подсознание в чем-то право, хватит сантиментов, не кисейная барышня, а битый и тертый жизнью старый бомж, хех-хс, с философским уклоном.
Девочка болтала ногами, и конфетные обертки, одна за другой, падали на пол. Она спохватилась: «я сейчас уберу», но я махнул рукой, бросай, у меня так «чисто», что от десятка оберток еще чище не станет. Завтра подберу.
Когда девочка наелась, она печально вздохнула:
– Я пойду. Ты хороший, но мне скучно с тобой. Я бы хотела поиграть с кем-нибудь из детей. Но боюсь, чтобы меня не выдали. Я не хочу умирать.
У меня перехватило горло от жалости, но я промолчал. Она осталась в своем времени, и не надо ее ни в чем переубеждать и говорить, что немецкие фашисты давно кончились. Она не поверит. В ее мире война будет всегда. Тут я вспомнил, что в первом подъезде живет мальчик-инвалид, примерно одного возраста с Басей. Он подволакивал ножку и с трудом говорил. У него была чудесная улыбка. Добрая, открытая. Еще детская улыбка. Я не понимал его мать, которая видела, за какого синяка замуж выходила. Теперь этот мальчишечка всю жизнь будет искупать пьяный грех синячного папашки.
Мальчишечка точно будет рад Басе. Я рассказал ей о мальчишке. Подумал и добавил про чудесную улыбку. Бася подскочила:
– Я пойду к нему.
– Беги, только не забывай навещать меня. Тебя всегда будут ждать хлеб, молоко и конфеты.
Девочка прощально махнула рукой и вновь слилась с тьмой, из которой появлялась.
Больше ко мне Бася не приходила.
Как-то раз ко мне пришла мать мальчишечки и принесла тарелку супа и пару котлет. Я удивленно воззрился на нее, но она молча повернулась и ушла. Давно я не ел такой суп, а котлеты! Таких нежных мясных котлет я давно не ел. В магазинах котлеты из растительного мяса. Дрянь, но студенты их берут нарасхват, очень дешевые, из гороха с запахом мяса.
Я сделал обычный круг по городу, и теперь сидел на лавочке возле сарая. Летний день заканчивался. Вокруг сновали соседи, торопясь закончить дела и успеть к вечерним телепередачам. Я же включу свет и буду дочитывать «Звезду рассвета». Повесть мне понравилась. Особенно глава о Сюзи, подруге Джимми Моррисона. Интересно, рай такой, каким его описал этот писатель? Я бы хотел бродить по райским лесам и пить самогон из одуванчиков, закусывать мальвазией, и под каждым кустом находить стол и дом.
Приехал Саня-толстяк со своей фифой, что живет с ним ради больной сестры. Каждый раз, когда вижу эту фифу, жалею, что нет рядом какой-нибудь женской писательницы, которой бы продал идею романа. Сюжет об этой фифе оброс массой подробностей, что придумал бессонными ночами. Дамы-читательницы бы слезами обливались.
Фифа неожиданно подошла и поздоровалась со мной.
Я недоуменно воззрился на неё. Ох, и красива чертовка! Точеные черты лица, длинные светлые волосы. Умеет Саня-толстяк подбирать себе красивых девок. Мои бабы были попроще и не такие красивые. Что ей от меня надо? Обычно санины девки меня в упор не замечали.
Фифа представилась:
– Меня зовут Лена.
– Очень приятно. Меня зовут…, впрочем, неважно как меня зовут.
– Я хочу с вами поговорить, – девица вперила в меня пристальный взгляд серых глаз.
Не люблю, когда на меня так смотрят, но стало интересно, о чем хочет поговорить эта фифа? Я прикинул одно к другому и чуть не рассмеялся, когда понял, о чем пойдет речь.
– Внимательно слушаю.
– Я знаю, что Александр прислушивается к вашему мнению. Я хочу выйти за него замуж.
(Точно! Я был прав! Девица решила охмурить Саню-толстяка, сесть ему на шею и свесить ножки. Этой фифе палец в рот не клади, доведет Саню-толстяка до обширного инфаркта, и станет безутешной наследницей. Я не сторож 13 ему, но фифе помогать не буду.)
Красивая девица Лена продолжила:
– Мне нужно, чтобы вы поддержали меня, – девица приспустила топик, обнажив ложбинку между белых грудей. – Я в долгу не останусь.
Чтобы ее чары подействовали сильнее, она погладила меня по щеке и облизала губы. Пальчики у нее были прохладные и язычок многообещающий, но многолетнюю дружбу я не готов продать за мимолетные услуги даже такой великолепной шлюшки.
– Становись раком, – буркнул я.
– Что? – не поняла красивая девица Лена.
– Становись. Раком, – раздельно повторил я.
Лицо девицы пошло пятнами, словно ей залепили пощечину.
– Хам! Ублюдок!
– К вам услугам, – я поклонился в кресле. – Всегда готов вам помочь.
Красивая девица Лена фыркнула и пошла к подъезду, играя ягодицами в крошечных шортах. Загорелая спина изображала искреннее презрение к вонючему бомжу, не оценившего её чистых возвышенных помыслов.
Я еще раз поклонился ей вслед. Бедный Саня-толстяк, не выдержать ему напора этой фифы. Точно окрутит.
– Юрок, Юрок! – раздался хриплый задыхающийся голос.
Ко мне, переваливаясь, как утка, подошла полная рыхлая женщина, с неровно выкрашенными рыжими волосами, на которых был наброшен черный платок. Это была соседка по дому, недавно похоронившая мужа. В молодости она была очень хорошенькой, а сейчас глаза бы мои на нее не глядели. Она любила приложиться к бутылке, а после смерти мужа частенько была под мухой. Большой зеленой мухой. Мы с детства жили в этом доме, поэтому она одна из немногих, кто еще помнит
