и знала, что ты врунишка.
Мы рассмеялись. А потом ни с того ни с сего:
– Знаешь, он очень болен. И хуже всего, что он в курсе, пускай и не хочет об этом говорить. Только я никак не могу понять: потому ли он не поднимает этот вопрос, что слишком напуган, или он таким образом пытается не пугать меня. Мы оба оправдываемся тем, что хотим защитить другого, но, кажется, просто не нашли способа обсуждать эту тему и предпочитаем откладывать разговор до тех пор, пока, вероятно, не станет слишком поздно. Поэтому мы относимся к этому вопросу очень легкомысленно и все время шутим. «Торт принесла?» – «Принесла». – «Нальешь мне еще немного вина?» – «Да, но только капельку, па». Скоро он уже не сможет дышать, так что, если его не прикончит рак, он умрет от пневмонии. И это если не брать в расчет морфий, который он начал принимать и который со временем вызывает другие проблемы, – да что об этом говорить. Мне, возможно, придется переехать к нему, если ни брат, ни сестра этого не сделают. Мы все говорим, что будем приезжать к нему по очереди, но кто знает, какие оправдания каждый найдет, когда придет время.
По дороге мы сделали небольшой крюк и зашли в мой отель. У стойки регистрации я сказал, что заскочу в номер оставить сумку. Сотрудник, который смотрел телевизор, ответил, что попросит одного из коридорных занести ее в мой номер. Миранда в лобби не зашла, но заглянула в часовенку при отеле. Выйдя на улицу, я увидел, как она носком ботинка пытается поддеть расшатавшийся камень мостовой, который ее, похоже, заинтересовал.
– Две минуты, и ты увидишь то, что я хотел тебе показать, – произнес я, чувствуя ее нетерпение. Я хотел сказать что-нибудь о ее отце или по крайней мере закончить разговор словами, приносящими утешение, однако не мог придумать ничего, кроме банальностей, и был рад, что она больше не поднимает эту тему.
– Надеюсь, оно того стоит, – сказала Миранда.
– Для меня да.
Через несколько минут мы подошли к зданию на углу улицы. Я молча встал перед ним.
– Да неужели – вигилия! – Она не забыла. – Где?
– Наверху. Третий этаж, большие окна.
– Счастливые воспоминания?
– Да не особо. Просто я здесь жил.
– И?
– Приезжая в Рим, я каждый раз останавливаюсь в одном и том же отеле только лишь потому, что он находится в нескольких шагах отсюда, – сказал я, показывая на окна верхнего этажа, которые явно не мыли и не меняли уже несколько десятилетий. – Я люблю сюда приходить. Кажется, что я все еще наверху, все еще читаю на древнегреческом и оцениваю студенческие работы. В этом доме я научился готовить. Я даже пришивать пуговицы научился здесь. Научился сам делать йогурт, сам печь хлеб. Изучил «Книгу Перемен». Впервые завел домашнее животное, потому что старая француженка, которая жила подо мной, больше не хотела держать кошку, а я этой кошке нравился. Теперь я завидую тому молодому человеку с верхнего этажа, хотя он был здесь не особенно счастлив. Мне нравится приходить сюда попозже, когда на улице темнеет, и следить за квартирой. Тогда, если в моих старых окнах зажигается свет, сердце у меня просто разрывается на куски.
– Почему?
– Потому что часть меня, возможно, еще не перестала хотеть повернуть время вспять. Или не вполне приняла то, что я стал другим, – если я и в самом деле стал другим. Возможно, все, чего я на самом деле хочу, – это вновь обрести связь с человеком, которым когда-то был и следы которого потерял (а может, я просто отвернулся от него, переехав в другое место). Наверное, я и не жажду быть тем, кем был раньше, – мне бы только снова увидеть того человека, хотя бы на минутку, и выяснить, кем он был, когда еще не оставил жену – даже не встретил ее, – когда понятия не имел, что однажды станет отцом. Молодой человек на верхнем этаже ничего об этом не знает, и какая-то часть меня хочет ввести его в курс дела и сообщить, что я все еще жив, что я не изменился и что прямо сейчас стою перед его домом…
– …со мной, – прервала меня она. – Вероятно, мы можем подняться наверх и поздороваться с ним. Мне до смерти хочется с ним познакомиться.
Я не мог понять, переводит ли она шутку на следующий уровень или ведет себя до странности серьезно.
– Уверен, ему ничего бы не хотелось больше, чем открыть дверь и увидеть, что на лестничной площадке его ждешь ты, – сказал я.
– А ты бы меня впустил? – спросила она.
– Ты знаешь ответ!
Она подождала, рассчитывая, что я что-нибудь добавлю, может быть, поясню, что имею в виду. Но я этого не сделал.
– Так я и думала.
– А ты бы вошла? – наконец спросил я.
Она немного подумала.
– Нет, – ответила она.
– Почему нет?
– Ты больше нравишься мне взрослым.
Между нами внезапно повисло молчание.
– Знаешь ответ получше? – спросила она, сжав мою руку. Этот жест вполне мог означать, что, несмотря на все подшучивания, мы по-настоящему откровенны и доверяем друг другу.
– Я намного старше тебя, Миранда, – сказал я.
– Возраст – это только цифра, – ответила она, прежде чем я договорил свою реплику. – Заметано?
– Заметано.
Я улыбнулся. Никогда раньше я не использовал этого слова в таком значении.
– Так что, ты когда-нибудь заходил в дом или поднимался наверх?
«Меняет тему. Логично», – подумал я.
– Нет, никогда.
– Почему нет?
– Не знаю.
– Мисс Маргутта причинила тебе такую боль?
– Не думаю. Этот дом очень мало с ней связан. Но сюда приходили другие девушки.
– Они тебе нравились?
– Весьма. В особенности мне запомнился день, когда я из-за гриппа отменил все занятия. Это одно из моих самых счастливых здешних воспоминаний. Тогда моя студентка, узнав, что я заболел, принесла мне три апельсина и немного со мной посидела. В конце концов мы принялись целоваться, а потом она ушла. Немного погодя другая девушка принесла мне куриный суп, после заскочила третья и приготовила для нас троих горячий пунш, причем налила туда столько бренди, что, кажется, я был самым счастливым больным на свете. Одна из этих двух девушек потом некоторое время со мной жила.
– И все же здесь и сейчас рядом с тобой стою я. Мог ты себе такое представить?
Голос у нее был необычайно сдавленный, но я не понимал почему. Мне казалось, я вверяю ей свое прошлое, как мы делали это с самой нашей встречи в поезде. Потом я хихикнул,
