Я изменил жизнь человеку, подарив ему лучшую долю, а он, в свою очередь, освободит жену Настеньку от непосильного труда, и дети их больше не будут нуждаться.
Жизнь вошла в привычную колею. Я по-прежнему много передвигался по Москве, а Михалыч делал свою работу безукоризненно. Иногда я привозил домой женщин, но мой водитель ни разу не пошутил на эту тему, и, когда я, бывало, говорил ему, что хороша была девка, он не реагировал – лишь опять улыбался. Через месяц я прибавил Михалычу зарплату, а еще примерно через столько же услышал от него такое:
– Слышь, Палыч, отпусти меня.
– Тебе завтра нужно или сегодня? – уточнил я.
– Совсем отпусти! – попросил водитель.
– Что-то случилось? Если нужна помощь – только скажи!
– Нет, Палыч, все нормально.
– Нашел другого, побогаче?
– Зачем ты так… Хочу вернуться в такси!
– Не понял, – удивился я. – Вчетверо меньше получать на своем драндулете?
– Не могу я… Как-то сподручнее в такси.
И я, не желая потерять такого нужного мне человека, которому делал только благо, принялся горячо убеждать Михалыча, что он совершает колоссальную ошибку, что судьба вряд ли выдаст ему второй шанс и его Настеньке придется опять вернуться на две дополнительные работы. Я чувствовал себя священником, наставляя на путь истинный совершающего ошибку прихожанина.
– Не сотвори глупость, Михалыч! – тихо и театрально произнес я.
– Прости, Палыч… Я отработаю две недели, не волнуйся…
Уже поздним вечером я вспомнил, что у меня есть его домашний телефон. Мне пришла в голову спасительная идея позвонить Настеньке, жене Михалыча, милой женщине, которой опять придется мыть сотни и сотни метров полов ежедневно. Я подумал, что трудолюбивая умная женщина сможет убедить моего водителя не совершать глупостей и не делать детей несчастными.
Я набрал номер с городского телефона и услышал в трубке грубоватое женское «Алло».
– Здравствуйте! Я с Настей говорю?
– Кто это?
– Это работодатель вашего мужа. Мне кажется, что он совершает огромную ошибку…
Я не успел договорить, как услышал в ответ крик.
– Да ты посмотри! – кричала женщина голосом хабалки. – Ты посмотри! Эта гадина еще звонит сюда! Срань такая! Ишь ты, вошь высокомерная, скотина тупорылая!..
– Вы, наверное, не поняли! С кем-то меня перепутали! – опешил я. – Это я вашего мужа на работу взял…
– Ну ты посмотри, какая наглая харя!!! Это, типа, он нам одолжение делает, сволота! Взял на работу! Вот морда наглетущая! Пидор!
Я положил трубку, испытав чувство ужаса… А потом выпил полбутылки коньяка, размышляя о мессианстве и неблагодарности за него. Все мои благолепные фантазии о нежной покорной женщине мигом рассеялись… В эту ночь я спал тревожно, то и дело просыпаясь от судорог.
Следующим утром Михалыч поджидал меня возле подъезда. Машина стояла здесь же, с выключенным двигателем.
– Ты прости ее, Палыч! Это она за меня вступилась!
– А я-то что тебе сделал?
– Любит она меня.
Я ничего не понимал, а потому молчал.
– И я ее люблю… Палыч, можно без двух недель? Возьми штраф какой хочешь!
Отсчитав, причитающиеся водителю деньги, я сел за руль своего автомобиля и выехал со двора.
Еще пару недель меня мучила эта странная, совсем непонятная история, пока я не нашел другого водителя. Постепенно я позабыл о Михалыче.
Прошли месяцы, я, как и всегда, мотался по тысячам нужных и ненужных дел, а новый водитель, Володя, молодой парень, был готов трудиться целыми сутками без устали.
А как-то раз, стоя на светофоре, я увидел рядом со своей машиной желтое такси, за рулем которого сидел Михалыч. Он смотрел вперед, сжав руль рыжими руками, и глаза его светились, так как душа была при нем.
И здесь я вдруг понял.
Михалыч был капитаном собственного, пусть маленького, судна. Он сделал выбор оставаться самим собой. А быть капитаном хоть и огромного, но чужого лайнера он не смог. И любовь его женщины Насти состояла в том, чтобы, ничтоже сумняшеся, вернуться на две дополнительные работы и дать мужу жить свободным.
Мне стало до боли стыдно, что некоторое время назад я ощущал себя благотворителем, миссионером благополучия человеческого, тогда как все оказалось ровно наоборот. Михалыч и его жена дали мне бесценный урок, надев на мое «я» смирительную рубаху. Я понял, что в этом мире крайне сложно понять, кто кому делает добро, а кто зло приносит. Кто благотворитель, а кто дает возможность тебе сделать благое.
Машины тронулись на зеленый, и я, умерив свой внутренний высокопарный монолог, спросил своего нового водителя:
– Володь, у тебя все хорошо?
Танин работал на крупной столичной киностудии в тон-ателье звуковым оформителем, по-простому говоря, шумовиком. В этот странный цех, где на озвучении фильмов взрослые люди имитировали, например, лошадиный храп или сопение младенца в люльке, его привел институтский товарищ. Случайно. Ему надо было занести матери, заведующей тон-ателье, забытый ею паспорт на путевку в Крым, и они, студенты физмата, забежали на фабрику грез всего на несколько минут. Напротив студии уже лет пятьдесят находился пивной бар, называемый в народе «Счастьем» – благодаря тому, что умирающие от похмелья бродяги, приползавшие сюда по утрам, вылечивались чудесным образом лишь одним большим глотком терпкого напитка. В баре студентов ждали друзья и килограммовый вяленый лещ.
Но в этот день в пивную Танин так и не попал, леща не попробовал, пива не выпил, а завороженный происходящим в тон-ателье забыл обо всем. Он словно бы попал в детский сон, в котором можно было все. Стать, например, скрипучей телегой с помощью диковинного деревянного прибора, в котором имелась вертящаяся ручка, хорошо высушенная: при ее проворачивании конструкция издавала натуральный тягучий тележечный скрип. Или оборотиться прелестными женскими ножками, бегущими по кромке синего моря – надо было просто шлепать ладошками по воде, налитой в тазик…
Забрав у сына паспорт, мать махнула рукой – мол, пусть товарищ посмотрит, а позже догонит. Сын согласился, вспомнив, как в детстве сам был очарован работой матери и ее коллег, похлопал однокурсника по плечу и напомнил о завтрашнем зачете.
Танин весь день проторчал на студии, увидел пару кинозвезд, выстроенный из папье-маше средневековый город, нескольких рыцарей, дерущихся на мечах во всем тяжеленном облачении, и много чего еще.
На завтрашний день студент Танин на зачет не явился, а, отключив телефон, просидел в комнате. Он думал.
Его отец, кандидат физико-математических наук, почти с самого рождения сына принялся приучать отпрыска видеть мир глазами математики. День за днем будущий академик втискивал в него различные формулы, алгоритмы, системы. Рассказывал о выдающихся представителях их профессии, о математическом смысле мира, а сын благодарно внимая
