стук в дверь: обычно это были кредиторы бабу Шьямлала. Не получив денег, они на чем свет стоит ругали и самого должника, и всех его домочадцев.
За последние месяцы бабу Шьямлал постарел, замкнулся в себе. Однажды под вечер к ним заявился лавочник, что на углу торговал сладостями. Оказывается, Шьямлал задолжал и ему. Лавочник требовал деньги, а бабу Шьямлал, прижав к груди руки, стоял перед ним, то и дело повторяя:
— Я верну, я непременно верну долг… Только дайте мне отсрочку… — Лавочник мельком заглянул в комнату соседа. Бабу Шьямлал недоумевал: что еще он задумал?
Извинившись, лавочник представился. Чтобы подслушать, о чем они будут толковать, бабу Шьямлал юркнул в туалет, стена которого была общей с комнатой соседа.
— Скрываться собираются, — говорил лавочник. — По уши в долгах! Только мне две сотни должны. Последите за ними, пожалуйста. Чуть что заметили — сразу же дайте мне знать… Моя лавка тут неподалеку.
— Хозяин-то дома давно уж выселять их собирается! — возбужденно отвечал сосед. — Обе комнаты обещал мне. Года полтора уж, говорит, не платили… И о чем только думают люди!.. А молоком вы тоже торгуете?
— Конечно, конечно… Заходите. И не забудьте, пожалуйста, о чем я вас просил.
— Будьте спокойны!
— Вы окажете мне большую услугу. — И лавочник направился к выходу. Следом за ним семенил сосед.
Возвращаясь к себе, сосед так посмотрел на Шьямлала, словно тот и у него ходил в должниках. С того дня визгливый голос жены соседа стал все чаще доноситься из-за стены. Рамми и Самира боялись выйти за дверь. Целыми днями сидели дома, даже говорили шепотом. В комнате соседа домовладелец сделал ремонт. Стены и потолок были заново побелены, окно забрано железной решеткой. Домовладелец теперь частенько заглядывал к соседу. Мимо комнаты Шьямлала он проходил с таким видом, точно там была пустота. Их оскорбляло такое отношение. Особенно возмущалась Самира. Сосед угощал хозяина чаем. Выпив стакан чая и побеседовав о том о сем, домовладелец удалялся.
С тех пор как домовладелец перестал замечать Шьямлала, у того зародилось подозрение: уж не собирается ли хозяин выселить их? Тогда со дня на день жди повестку.
Все трое членов семьи день ото дня становились молчаливее, что очень тревожило мать. Встав с постели, бабу Шьямлал торопливо натягивал свой изрядно потертый костюм, повязывал старенький галстук, надевал поношенные туфли и, удивленно оглядевшись, укладывался на кровать. Пока он спал, жена и Самира сидели на кухне. Они перебирались в комнату лишь после того, как Шьямлал уходил.
Заслышав под окном шаги, они испуганно замирали, и не потому, что надеялись увидеть Бирена, а потому, что боялись кредиторов: в каждом встречном им мерещился разгневанный заимодавец. Однако скоро бабу Шьямлал перестал робеть и путаться: в нем появилась развязность. И однажды, завидев очередного визитера, сам принялся отчитывать его:
— Ты зачем явился? Я бесплатно, что ли, у тебя взял? Я проценты плачу! Когда будут, тогда и верну!
Мать уже не раз подумывала, куда бы пристроить Самиру. Молодая да приглядная — долго ли до греха. Как удавалось Рамми вести хозяйство, этого никто не знал. С наступлением вечера она отправлялась на Аджмальхан-роуд и по дешевке покупала из остатков два-три пучка увядшей зелени и кое-что из овощей. Сухая лепешка и немного вареных овощей — таким был их ежедневный рацион. Оставшиеся после завтрака лепешки мать бережно заворачивала в старенькое покрывало и, чтобы уберечь от кошек, прятала под подушку. Кухонная дверь совсем развалилась, но сказать об этом хозяину никто из них не решался.
«Хорошо бы Самиру на несколько дней отослать к Таре, думала мать. Какая-никакая, а помощь». Но ее уже опередила сестра Харбанса: места для свояченицы теперь там не было.
Обегав почти весь город, бабу Шьямлал нашел наконец работу — он устроился ночным сторожем на небольшой фабрике около Назафгарх-роуд. Вернее, его устроили, однако тот, кто определял его на это место, заранее оговорил, что из семидесяти пяти рупий жалованья пятнадцать ежемесячно нужно отдавать ему. Только на этом условии бабу Шьямлал смог получить работу.
Чтобы успеть к началу смены, Шьямлал выходил из дома задолго до наступления темноты. Правда, он задерживался на Аджмальхан-роуд, чтобы полюбоваться видом большого парка, либо у храма — послушать проповедь. Миновав храм, он шел до перекрестка. Здесь он останавливался: улочка, что начиналась за поворотом, вела к полицейскому участку, откуда к нему приходил инспектор, и бабу Шьямлал надеялся увидеть его. Но так ни разу и не увидел. Случалось, около участка собиралась толпа, на велосипедах подкатывали полицейские. Довелось однажды увидеть и преступника в наручниках, и плачущую женщину: она умоляла разрешить ей свидание с мужем, которого должны отправить в тюрьму.
Церковь, стоявшая на противоположном берегу грязного канала, одним своим видом приводила его в восхищение. Церквушка посреди рабочего поселка — такое он видел впервые. Она величественно возвышалась над стенами приземистых строений, словно опиралась на них. Полюбовавшись видом церквушки, бабу Шьямлал двигался дальше вдоль грязно-рыжих стен поселка. Лавки давно закрылись, людей на улицах было мало. Лишь изредка видна была фигура ремесленника, занятого работой, либо группа людей, на досуге коротающих время за беседой. Ни пьяного крика, ни отчаянного женского вопля. И у него невольно возникало ощущение, что все вокруг веселы, беззаботны и довольны своей жизнью — все, кроме него.
Эта улица, прямая и длинная, нравилась ему — особенно в те минуты, когда солнце только что скрылось за горизонтом. На холме вдали мерцают огоньки, а улица, резко сужаясь, легко взбегает вверх по его пологому склону. Близ Кхальса-колледжа [10] всегда стоит пряный аромат куркумы. Легкие порывы вечернего ветерка разносят его по соседним кварталам, заставляя людей невольно замедлять шаг. У ворот колледжа постоянно дежурят два-три автобуса и несколько двуколок, возницы которых громкими криками зазывают седоков.
Без труда добравшись до подножия холма, он поворачивает направо и движется в сторону квартала Сарай-Рохила, непременно задерживаясь у ворот железнодорожного депо. При виде поездов он испытывает такой же восторг, как бывало в детстве. Здесь он делает короткий привал. Отдохнув и перебросившись парой фраз с рабочими, он движется дальше.
Через час он добирается наконец до закопченных и слегка покосившихся ворот своей фабрики. Его постом считается табуретка, которая стоит у небольшого оконца в створке ворот. В первое время Шьямлал начинал свое дежурство с того, что, протиснувшись в узкую щель неплотно прикрытых ворот, сразу направлялся во двор, где первым делом отвешивал низкий поклон сменному мастеру, потом обменивался дружескими приветствиями со знакомыми рабочими, орудовавшими у полыхающих жаром печей, и только после
