менталитет художника? Я добавил «Вилла» к своей фамилии. Мне кажется, это придает ей что-то экзотическое. Итак, теперь меня зовут Аалок Кумар Вилла.
– Звучит здорово, – говорю я.
– Спасибо. Я очень это ценю. Ценность имеет только то, что вы выбираете сами.
Я замечаю, что экран моего телефона засветился.
«Все в порядке? – написал Бернардо в 11:32. – Я волнуюсь».
Я вижу его как наяву: он ходит взад-вперед по гостиной своего дома на побережье, в свитере нежно-голубого цвета поверх полосатой рубашки, запустив руки в свежевымытые волосы. И как я провела все утро без мобильного телефона, ничуть по этому поводу не беспокоясь? Я отвечаю ему, что все идет отлично. Так, что даже сама немного в это верю.
– У вас случайно нет номера моей тети? – спрашиваю я Аалока.
– Насколько я помню, у нее нет телефона.
Я должна была это предвидеть: телефона у нее не было никогда.
– А ее новый адрес?
– Адрес Вивьен?
Аалок чешет затылок, открывает пару ящиков, достает блокноты. Просматривает стопку бумаг под столом, но адреса не находит.
– Приходите в среду на мою выставку на улице Дофин, здесь неподалеку. Она, наверное, тоже будет там.
Я вынуждена ответить, что уезжаю сегодня вечером и мне нужно найти ее раньше.
– О, не волнуйся, дорогая. Если это твоя карма, ты найдешь ее.
Мы благодарим его и прощаемся.
Я пытаюсь побороть разочарование, поднимающееся внутри меня, как прилив, думаю о жизненном серфинге, доске и тесном комбинезоне. Виктор напевает мелодию из сериала «Она написала убийство» – возможно, чтобы поднять мне настроение. Но это срабатывает только наполовину.
– Мы найдем ее, – уверяет он. – Вот увидишь.
Мы идем по улице Сен-Андре де Ар, когда приходит сообщение от Чарли.
– Он заметил даму, ожидающую кого-то на скамейке, – резюмирует Виктор, ускоряя шаг. – Он подумал, что это просто одна из clochard [44], поэтому не придал этому большого значения. Но потом он спросил ее, не ждет ли она кого-нибудь, и дама ответила: «Племянницу». Когда он вернулся в магазин, чтобы позвонить нам, ее уже не было.
Виктор переходит на бег. Я пытаюсь не отставать, но он идет слишком быстро, и я теряю его из виду. Натыкаюсь на туристов, в последний момент огибаю склонившуюся над тростью старушку, смотрю по сторонам в поисках седовласого каре, умных глаз, прямого носа, тонких губ, худой проворной фигуры… Тетя? Что значит clochard? Почему?
Я совсем запыхалась, когда добежала до книжного. Виктор уже был на месте.
– Она оставил это. – Он машет листком бумаги.
Это длинный продуктовый чек, сложенный гармошкой. На обратной стороне написано:
Олива, мне жаль, что я не смогла прийти раньше, но мне приятно знать, что ты здесь и что ты доверяешь мне.
Почерк становится все мельче.
Я приглашаю тебя на ужин в «Буйон Шартье» [45]. Владельца я уже предупредила, он тебя ждет. Приводи с собой кого хочешь. Увидимся завтра здесь, в книжном магазине.
Вивьен
Я перечитываю записку. Завтра? Увидимся здесь, завтра? Но завтра я уже уеду. Меня ждут родители, меня ждет Бернардо, на меня рассчитывают в офисе. Паника нарастает.
– Слушай, это же прекрасно! – восклицает Виктор. – Ты обязательно должна побывать в «Буйон Шартье». Там дешево, но так же элегантно, как в «Кафе де Флор». Может, там нам что-нибудь расскажут о твоей тете. Если твой поезд отправляется в одиннадцать, мы можем пойти туда в восемь. А дальше ты сама решишь, уехать тебе или остаться. Если надумаешь уехать, в десять часов я отвезу тебя на вокзал. Кстати, сейчас твоя очередь.
– Моя очередь?
Я совсем забыла, что в обмен на ночлег полагается работать два часа в день. Я так нервничаю, что мое единственное желание сейчас – вечно взбивать яичные белки с сахаром, но вместо этого мы вернулись в книжный магазин, и Майя, сменившая Чарли, отправляет меня в отдел битников: я должна удостовериться, что все книги расположены в алфавитном порядке, и выставить наиболее интересные на первый план.
– Наиболее интересные? – повторяю я, но Майю вызывают на кассу, и она убегает.
И как узнать, какие из них наиболее интересные? Битники. Как по мне, больше похоже на название какой-то мальчишеской музыкальной группы.
– Она довольно грубо написана, но тебе понравится, – говорит Виктор, цепляя раковину улитки щипцами и вставляя в нее вилку с двумя зубцами, чтобы добраться до содержимого.
Он имеет в виду книгу, лежащую на столе. Я купила ее в магазине «Шекспир и компания», прежде чем навсегда с ним распрощаться.
Как только мы вошли в «Буйон Шартье», то сразу попросили позвать владельца. Сегодня его нет на месте, но он оставил указания: наш ужин оплачивает мадам Вивьен.
– Вы ее знаете? – почти умоляюще расспрашиваю я официантов за стойкой на ломаном французском.
«Тетя часто бывала здесь, – рассказывают они, – с одним господином». Что касается периода, здесь версии официантов расходятся: кто-то говорит, что это было всего два-три года назад, а кто-то утверждает, что гораздо раньше.
– И с тех пор она сюда не приходила?
Несколько раз, но всегда одна. Она оставляла щедрые чаевые и никогда не заказывала escargots [46]. Ничего больше они сообщить не могли.
Однако Виктор так настаивал на том, чтобы поужинать именно улитками – что все же мне пришлось их заказать. Перед нами стоят тарелки, в каждой из которых по шесть панцирей, покрытых зеленым чесночным соусом. Виктор кладет в рот еще одну улитку.
– Можешь съесть и мои, – я пододвигаю к нему тарелку, – раз они тебе так нравятся.
– Нельзя уехать из Парижа, не попробовав escargots.
Я подтягиваю к себе чемодан, чтобы пропустить пару, которая хочет сесть за столик позади нас. Ресторан переполнен, мы стояли в очереди, чтобы войти, хотя сейчас всего десять минут девятого. С высоких потолков свисают шарообразные лампы, освещая теплым светом зал, украшенный старинными зеркалами и декорированный латунью и темной блестящей древесиной, будто старинный поезд. Официанты в черных жилетах и галстуках-бабочках непрерывно снуют между столиками, записывая заказы прямо на бумажных салфетках.
– Правильно сделала, что выбрала «Тропик Рака», – говорит Виктор, указывая на книгу подбородком. – В ней говорится о Париже. О жизни в Париже. То есть о жизни вообще, но в Париже – особенно.
По его словам, лучшая часть романа – когда Генри Миллер осознает, что надеяться не на что. Неделями, месяцами, годами – всю свою жизнь он ждал, что произойдет нечто, не имеющее к нему никакого отношения, но что навсегда изменит его судьбу. Впервые я слышу, что кто-то высказывает мысль, которая мне так хорошо знакома. Сколько воскресений я провела в ожидании, в надежде и с молитвой, чтобы зазвонил телефон и чтобы кто-нибудь, неважно кто, сообщил мне новость, которая изменила бы мою жизнь…
– Но в определенный момент Миллер понимает, что эта идея абсурдна, – продолжает Виктор, – что он ждал напрасно и ожидание – это безумие. И с этим пониманием к нему приходит облегчение. Когда мы перестаем думать, что нам чего-то не хватает, мы внезапно обретаем целостность.
– Ты тоже так себя ощущаешь?
– Нет, но я к этому стремлюсь. – Он почти расправился со своими улитками. – Смотри, я сейчас тебе покажу. – Он хватает раковину с моей тарелки и вонзает в нее вилку. – Вот. – Он протягивает мне улитку.
Она жирная, коричневая и даже в готовом виде кажется склизкой. Когда дело касается сладкого, я никогда не даю заднюю: однажды я даже попробовала турецкий десерт, в основе которого была курица, но с улитками у меня не складывается, хоть убейте.
– Ты меня разочаровываешь. Быть может, мы больше никогда не увидимся и ты останешься в моей памяти как итальянка, которая не пожелала выпить приготовленный мною кофе с молоком и не нашла в себе смелости попробовать улитки в «Шартье».
– Почему ты считаешь, что мы больше не увидимся? – Я смотрю на него и думаю,
