во льва, который ест что попало? — удивилась Рухама.
— Еврей? — в свою очередь, удивилась мама. — Разве лев сказал вам, что он еврей?
Рухама поняла, что проболталась.
— Для Рухамы каждый человек еврей, это само собой разумеется, — весело сказал Цвика. — Вы же знаете, у нее на этот счет комплекс…
Мама засмеялась. Потом повернулась ко мне и спросила:
— Так вы еврей, господин лев, или не еврей?
Наконец-то кто-то обратился ко мене с подобающей вежливостью. Я кивнул головой. Ведь если я стал львом в Израиле, значит, я лев-еврей. Рухама и Цвика громко рассмеялись и сделали вид, что я удачно пошутил. Я зевнул, присоединяясь таким образом к общему смеху, и вдруг мама вскочила и воскликнула:
— Открой, пожалуйста, рот еще раз?
Я как мог раскрыл пасть, и мама внимательно посмотрела туда.
— Не может быть, — пробормотала она, — не может быть. Я не могу этому поверить…
— Что случилось? — спросила Рухама. — Что вы там увидели, госпожа Розен?
Мама снова села, и я наконец решился закрыть пасть. Меня тоже разбирало любопытство. Но ее ответ поразил меня.
— Вообще-то ничего особенного, — сказала мама, — просто у него там сломанный зуб, и я не обратила бы на это внимания, если бы это не был тот самый зуб, который когда-то сломался у моего Давидика. На той неделе, когда он исчез, он как раз должен был идти к дантисту. Надеюсь, он не запустил свои зубы там, где сейчас находится. — Она снова вздохнула. — Надеюсь, там есть зубные врачи.
И вдруг она разрыдалась.
Я торопливо нацарапал на своей дощечке, что сочувствую, но не понимаю, почему она плачет, и Цвика передал ей содержание моей записки.
— Я беспокоюсь о своем сыне, господин лев, — сказала мама, сморкаясь.
Рухама подала кофе и пирог. Я съел только половину своего куска, да и то из вежливости. Потом мама собралась уходить. Поднялся и я. Проводил ее до двери и вышел за ней на лестничную площадку. Нашу собаку она взяла на руки. Я спустился за ней по ступенькам, и мы вышли на улицу. Она поставила собаку на ступеньку и посмотрела на меня с тревогой. Но потом тяжело вздохнула и пошла. Так мы и шли по улице втроем — она, я и собака. Люди указывали на нас пальцем, но близко не подходили. Они уже привыкли ко мне и к моим прогулкам. И я проводил ее к ее дому и поднялся за ней по ступеням.
— Вот здесь я и живу, — объяснила мне мама. — Заходите, пожалуйста. У меня есть шоколадный торт. Мой сын очень любил такие торты. Может быть, вы тоже согласитесь отведать… даже съесть весь, если хотите. Он все равно не пишет, когда собирается вернуться.
Я кивнул головой в знак согласия и зашел вслед за ней в нашу квартиру. По правде сказать, я очень разволновался. Здесь все было, как прежде. Мама завела меня в мою бывшую комнату. Кровать была починена, шкаф и окно тоже были как новые. Только в шкафу все еще не доставало зеркала. Мама пригласила меня сесть и спросила, выпью ли я чего-нибудь. Я написал на моей дощечке:
ВЕДРО ТЕПЛОЙ ВОДЫ, ПОЖАЛУЙСТА.
Мама засмеялась и наполнила ведро водой из ванной. Я вежливо выпил его. Она принесла пирог, отрезала себе кусочек и подала мне остальное. Пирог мигом исчез в моей пасти.
— Вы любите музыку, господин лев?
Я кивнул головой. Тогда мама достала мои любимые пластинки и поставила несколько из них. Она объяснила мне, что это пластинки, которые любит ее сын. И снова вытерла слезы в уголках глаз. Может быть, рассказать ей правду? Все с самого начала? Ведь я могу представить ей тысячу тысяч свидетельств, что я на самом деле ее сын. Напомнить ей разные детали, известные только нам двоим. Из детства. Или даже из последних лет. Мне почему-то казалось, что она и сама начинает что-то подозревать, пусть даже бессознательно. Я было уже подтянул к себе дощечку для письма и выдвинул коготь большого пальца, но — остановил себя. Пусть лучше верит в мое якобы секретное задание. И подозревает сколько ей хочется. А я буду посылать ей каждую неделю успокоительные телеграммы.
Мама вышла из комнаты, чтобы принести себе сахар. Я быстро написал на дощечке:
КОГДА ТЫ ВЕРНЕШЬ МЕНЯ В ПРЕЖНЕЕ СОСТОЯНИЕ? Я ОЧЕНЬ ЗОЛ!!!
Я подвинул дощечку к собаке. Она прочла, и я сразу же стер написанное.
— Это займет еще много времени, — проговорила она своим странным голосом индийского волшебника. — Но я стараюсь.
Мама вернулась.
— Кто-то разговаривал здесь, господин лев? — с беспокойством спросила она.
Я отрицательно покачал головой. Мама улыбнулась про себя.
— С тех пор как мой сын исчез, — сказала она, — мне то и дело кажется, что я слышу его голос. Я не уверена, что вы сможете меня понять. Вы, я думаю, не в силах представить себе, что чувствует мать, когда в один прекрасный день… что я говорю?! в одну страшную ночь ее единственный сын внезапно исчезает из дома, и притом самым странным, поистине непостижимым образом, а потом только посылает тебе странные телеграммы, которые ничего не объясняют. Я даже не знаю, где он находится! Это сводит меня сума…
Она помолчала, а потом как-то странно взглянула на меня и задала тот же вопрос, который когда-то задал мне Гиди:
— Вы когда-нибудь… Я хотела спросить… Вы когда-нибудь были женаты?
«Что мне ей сказать? — раздумывал я. — Конечно, правду, как она любит». Я отрицательно покачал головой. Мама что-то хмыкнула. Похоже, она мне не поверила.
— Вы имеете в виду, что не были женаты, как это принято у людей? А была ли у вас жена-львица?
Я решил соврать, чтобы не вызывать у нее лишних подозрений, и кивнул в знак согласия. Теперь я был в ее глазах самым обычным львом, как все. Во всяком случае,
