В феврале каникулярный отпуск у него, обещает приехать, если ничто не помешает.
— Как я рада за него! — взвизгнула в трубку Адель. — Молодец, Кока-кола! Поздравь его от меня! Хотя, что я говорю! Дай мне его адрес, сама ему напишу!
Адель попутно сообщила Кире новость: послезавтра она уезжает в Москву, будет искать театр «или что-то на него похожее», где согласятся взять ее в любом качестве: танцовщицы, артистки, студентки, уборщицы, билетерши. В интернате нельзя больше оставаться, и так держали месяц, спасибо им. И деваться некуда: нет денег, нет работы.
— Были предложения денежные, но они не для меня, — сказала Адель.
Кире до слез стало жаль подружку. «Будь у меня квартира или деньги, — думала она, — я бы взяла ее к себе; не пропасть бы девчонке в этой сволочной жизни».
— Ты одна поедешь? — спросила Кира.
— Одна, — скучным голосом произнесла Адель.
— В Москве у тебя кто-то есть из знакомых, у кого бы ты могла остановиться?
— Никого.
— Милая Аделька, — всплакнула Кира, — не уезжай одна! Побудь еще тут, выясни со своим поступлением, с жильем. Хочешь, я попрошу маму, чтобы ты у нас пожила, пока не устроишься? Коли нет, кровать освободилась. А? Она разрешит, думаю.
Адель долго не отвечала, потом в трубке глухо прозвучало:
— Нет, Кира, жребий брошен! Все мосты к отступлению сожжены! Поеду! Не я первая, не я последняя. Бог не выдаст, свинья не съест!
Сошлись на том, что Адель напишет Кире сразу же, как только понадобится помощь. Валентина Ивановна за ужином заметила дурное настроение у Киры, решила, что это следствие перепалки при чтении письма, и не стала заводить об этом разговор. Перед сном, по обыкновению, зашла в комнату к Кире, чтобы пожелать ей доброй ночи, и та ей все рассказала об Адель.
— Бедная девочка! — всполошилась Валентина Ивановна. — Куда она, беззащитная, ее же каждый может обидеть! Зови ее к нам! Пускай не выдумывает с отъездом. Сколько их с испорченной судьбой мотается по белу свету! Звони сейчас же! Пусть завтра приезжает к нам!
Адель от предложения переехать отказалась наотрез. Сначала Кире показалось, что она обдумывает предложение, а потом услышала шмыганье носом и твердый голос: — Я еду! Спасибо маме Вале за все! Как вам с Колей повезло… Берегите друг друга.
После обеда курсанты ждали, как Бога, письмоносца. Ждали весточки из прошлого мира, который все еще держал их в своих цепких руках. Скучали по мамам, сестренкам и братишкам, по бабушкам и дедушкам, по подружкам, конечно же, как без них быть. Ночами снились они так явственно, что порой проснувшись, курсант задумывался: а сон ли это был?
Коля не надеялся получить письмо, считал, что времени прошло мало с того момента, как он написал домой. И был очень удивлен, когда письмоносец (уважаемый человек в курсантской среде) выкрикнул при раздаче писем его фамилию.
Почерк Киры. От письма повеяло близким, родным, желанным. Захотелось хоть на миг оказаться там, где самые близкие на свете ему люди.
Сестра писала, что у них все хорошо, все живы-здоровы, что постоянно вспоминают о нем, очень соскучились и ждут с нетерпением в отпуск. В конце письма сообщила об отъезде Адель в Москву, и что его адрес у нее есть, она обещала написать ему.
Коля подошел к огромному окну и, отрешившись от всего настоящего, переселился в мир воспоминаний. По запотевшему стеклу бежали ручейки воды. За окном мелкий моросящий, въедливый дождь; деревья черные, унылые; небо серое, тяжелое.
«Адель, вот и случилось то, чего больше всего я боялся. Была маленькая надежда, что ты останешься в нашем городе, но не сбылась. Да и как ей было сбыться, если ты витала в облаках! Тебе не только опуститься на простецкую землю, но и взглянуть на нее с высоты было или некогда, или неинтересно. И что теперь с тобой будет? О себе не говорю, я все переживу, все перенесу, а что тебя ждет? Век всеобщей любви друг к другу закончился внезапно, наступил век зубастых хищников. Мы застряли в промежутке со своей любовью и чувственностью, нас ждут у края пропасти только хищники, ждут и ухмыляются. Дадим им руку — вытянут, возьмут в свою свору, не дадим — ногой спихнут в ущелье. Я защищен армией. Защитнику требуется защита? Парадокс, но это так. Каждый в команде защитников и подзащитный, и защитник. В этом союзе крепость армии и сила ее. Наверное, правильно рассуждаю. А что Адель? С кем и чем она встретится? Прежде всего, с хамством и несправедливостью. Этого добра теперь с избытком! Как уберечь ее, как спасти? Что я могу сделать, чем помочь? Жениться? Сейчас? Хуже не придумаешь! Жить на пятнадцать рублей моего содержания? Пока поживет у моей мамы, а как окончу училище, все изменится сразу же. А если не окончу? Хуже того, если вдруг что-то… Если так думать, то лучше сразу застрелиться и не мучиться. Хоть бы обошлось все…»
— Погодка, скажу тебе, не радует, — услышал он знакомый голос за спиной. — Что пишут? Я тоже от предков получил. Отец просит не принимать скороспелых опрометчивых решений, уверяет, что мир образумится. Наивный мой генерал, как дитя малое. Привык верить всем, потому что сам никого не обманывал. Тут же невооруженным глазом видно, как рвут страну на части. Все! В том числе и те, что учили других быть преданными государству, народу! Где они, защитники чистоты партии? Всесильная, непобедимая, самая передовая — где она?
— И где она? — переспросил Коля, не совсем понимающий тонкости интриг в высших эшелонах власти.
— Кто где! Большинство переобулось и заняло тепленькие местечки, а те, что верят всем и всему, я говорю о массах, те в… сам понимаешь, где.
— А твой генерал где?
— Мой генерал, надо отдать ему должное, зарубил себе одно: «Родина — прежде всего!» «Думай о Родине, потом о себе!» По-моему, он о себе вообще не думает. Хотелось бы его в чем-то упрекнуть, а не могу. Язык не поворачивается. Ну, такой он, не как другие, гибкие. И что делать, не знаю! Служить, как он, чтобы потом жить без кофе, не хочется. Пойти вразрез его желаниям — жалко старика.
— Сколько ему лет?
— Пятьдесят два.
— Он старик?!
— Представь себе, старик. И мы с тобой, если доживем до его лет, тоже будем стариками. Армия, брат, зря не кормит. Рубль даст Родина, на сотню жизни твоей заберет. Так повелось, и ничто это не изменит. Конечно, если служить, а не выслуживаться. Батя приходил со службы, особенно
