class="p1">– А приятно, наверное, ввести в язык новое слово? – задумчиво говорит Жэка.
– Евгений М. – автор слова —КАПЮШОНКА!
Double brendy
Часиков так после семи-восьми мы любим «похолмсить» у камина. Журнальный столик, два деревянных раскладных креслица в подушках, бренди. Сегодня в Сергейково дождь, а у нас —викторианский вечер.
Правда читаем мы графа Толстого, вслух, четвёртую книгу «Войны и мира». Петя в партизанском отряде у Денисова, готовится к вылазке, хохочет над выходками Тихона Щербатова, угощает всех изюмом. Впрочем, нам грустно, ибо мы все знаем, чем это кончится.
Каминный зал на пять окон, три в эркере, который повторяет три эркерных окна гостиной второго этажа. Дом из бруса, затейливо построенный, интерьер – сплошное дерево. Босым ногам приятна гладкость полов.
Слышен лай Бренди. Это родезийский риджбек, африканская порода, гончая на львов. Но Бренди в её двенадцать лет львов не видела сроду. Она спокойная и умная собака, и не позволяет трепать себя за ридж – узкую полоску от холки до хвоста, где шерсть растет в обратном направлении. Родезия – английская колония. Имя своё наша Бренди получила за красновато-коньячный цвет, как и положено породе.
Наш дабл брендиевый вечер под дождь и мокрые березовые ветки за окном. – Чур, я – Холмс!
Абрамцево
– Есть у меня заветная дума, – говорил Сергей Тимофеевич Аксаков. – Я желаю написать такую книгу для детей, какой не бывало в литературе.
– Я принимался много раз и бросал. Мысль есть, а исполнение выходит недостойно мысли…
– Тайна в том, что книга должна быть написана, не подделываясь к детскому возрасту, а как будто для взрослых и чтоб не только не было нравоучения (всего этого дети не любят), но даже намека на нравственное впечатление и чтоб исполнение было художественно в высшей степени.
Так в 1856 году в Абрамцево были закончены «Детские годы Багрова внука». Книга, превосходящая по языку и щемящему чувству любви к русской природе многие образцы классической русской литературы, в том числе и принадлежащие перу Ивана Сергеевича Тургенева, частого гостя в Абрамцеве.
Оставив государственную службу, с 1843 года Сергей Тимофеевич Аксаков живёт на покое в новоприобретённом Абрамцеве со своей семьёй: женой – Ольгой Семёновной Заплатиной, дочерью суворовского генерала, и своими детьми, коих было семь.
Три книги воспоминаний о детстве стоят у меня на полке: «Лето Господне» Ивана Сергеевича Шмелёва, «Детские годы Багрова внука» и «Другие берега» Владимира Владимировича Набокова. Эти люди прожили разные жизни – и тяжелейшую из них Шмелёв – но в своих воспоминаниях, самых чистых, самых светлых они ещё в начале пути. Ничто так не греет душу – как счастливое детство.
Впрочем, писательский период в жизни Абрамцева, записки об уженьи и охоте – не в счёт, на кассе только студенты художественных вузов имеют скидку. Нынешнее Абрамцево – царство художников, и мастер классы здесь отнюдь не писательские.
После одиннадцати лет запустения, с уходом Аксакова из старой жизни, Савва Иванович Мамонтов спас усадьбу, вдохнул в неё новую жизнь и открыл собственную студию-мастерскую с двумя комнатами для друзей-художников. Усадьба обросла самыми разными постройками, стала приобретать сказочный вид; бани-теремки, скамья Врубеля, где не врубаешься, как на ней сидеть, сказочные мостики для натурщиц и певиц.
Когда в Абрамцево мало людей, чего не бывает вовсе, разве в дождь, оно возвращается в свой писательский плен. Старый английский парк пропитан насквозь грозовым ливнем. Жидкая ртуть прудов взорваны потоками воды. Мы бежим к шатру ближайшей ели, но минут через пять дождь пробивает и её. Дети на корточках, под зонтами – два серых гриба – слушают шумящий дождем парк.
В воздухе – тонкая туманная взвесь, и, кажется, вдалеке мелькает чёрный Гоголь: собирает грибы, чтобы картинно – по-мамонтовски – расставить их перед старым подслеповатым Аксаковым, вышедшим на браньё белых, и видеть детскую радость его абрамцевскому изобилию.
Радонеж
Вот и снова из Сергейково в Москву: дела, дела беспокойные.
А день жаркий, а солнце шпарит.
Радонеж – перед самым выездом на Ярославку, высится жёлтый Преображенский храм. Когда начинаешь подниматься к нему в горку, дорога делает резкий поворот влево, и асфальт стоянки перед храмом смыкается с асфальтом дороги, манит сделать лёгкий поворот руля и оказаться в родном для Сергия Радонеже, и сегодня, неожиданно для себя, мы делаем этот поворот.
– На минуточку.
С правой стороны от стоянки, в конце аллейки – памятник: Сергию Радонежскому от благодарной России.
Снова вспоминается Шмелёв, и его единственный сын Сергей, белый офицер расстрелянный в Крыму, не помогли просьбы ни к Ленину, ни к Луначарскому, как это сломало ему душу: фантазии о внезапном появлении Сергия Радонежского в Зарайске, помощь Бунина, эмиграция. Не дай Бог раздора в стране, всё что угодно —только не это.
А купол и шпиль собора отлиты из солнца, и на них больно смотреть.
Берём пластиковые канистрочки и идём к источнику. За храмом деревянная смотровая площадка, парочка кафе в два яруса и бесконечные повороты лестницы вниз с холма к речке, на которой два трудника моют лопасти огромного деревянного мельничного колеса.
Вид бесконечных поворотов перил отбивает у Жэки всякую охоту идти вниз.
– Нет-нет, маман, плиз, не пойдём туда, мы опаздываем!
– Зря, – говорит хозяин верхнего кафе, – потом пожалеете. Очень красиво!
Мы спускаемся до старой купаленки, что на речке, уже за колесом, и движемся к источнику в четыре металлические трубы. Большой, выше человеческого роста, иконостас – в золоте, с тремя куполочками над каждой иконой. В центре – сам Сергий, а одёсную и ошую – родители его: преподобные Кирилл и Мария, что похоронены в Хотьковом монастыре.Здесь всё рядышком.
Подъём наверх не так труден, как кажется снизу. В сам храм не заходим, а перед отъездом идём в часовенку Матронушки. Она совершенно прелестная: маленькая, на одного человека, в виде миниатюрной, почти игрушечной, греческой православной церковки в садике из множества цветов, над которыми мощно возвышаются жирные, огромные, как подсолнухи, свекольного цвета георгины. Синие круги витражных фонариков в куполе льют ультрамариновый свет.
Ну, вот и всё; жёлтый, синий, золотой остаются за кормой нашей машины.
– Тебя там встретит огнегривый лев, и синий вол, исполненный очей, с ними золотой орёл небесный…
А на Ярославском шоссе плотная пробка, опять что-то чинят
