было по-прежнему: гусеницы лежали в своих белых коконах и сладко спали. А может быть, уже умерли.
Но как-то раз я вернулась домой, подошла к двери комнаты и остановилась, потому что услышала за ней странный шум. Я вошла, и там… Комната, полная бабочек. Их было не меньше полусотни, они порхали под потолком, сидели на покрывале, ползали по полу, и повсюду этот звук – трепещущий и нежный, словно выпущенные на волю мечты. Их крылья были такими яркими! Еще ничего не успело испортить эту свежую, нетронутую красоту.
Я позвонила Фрейе, она приехала. Мы стояли посреди комнаты, а вокруг нас порхали бабочки. Я смеялась от радости, Фрейя тоже казалась счастливой.
– Ты спасла их, Фрейя! – воскликнула я в порыве чувств. – Спасла бабочек.
– Я спасла гусениц, – ответила она задумчиво. – А это гораздо важнее.
Тающий остров
Когда ледник, уже сам раненный, достигает Острова и с жадностью набрасывается на него, многовековой остов вдоль и поперек пронизывают громадные трещины. От удара, мощь которого грозной волной прокатилась по леднику, пробуждается умирающий мамонт. Его массивное, покрытое шерстью тело вздрагивает, и мамонт открывает глаза. Он видит все ту же бесконечность расщелины, в которую попал: отвесный капкан, впускающий треугольник голубого неба.
Мамонт не знает, что он один из пары десятков последних выживших в царстве холода и голода, один из самых сильных и выносливых созданий, чье спасение в том, что кровь его бежит чуть медленнее остальных сородичей и еды ему требуется меньше, чем им. Он не понимает, где находится, все вокруг для него стало бесконечно белым, неизменным, и он не подозревает, что мертвая белизна вокруг – это не вечный сон, но вечная реальность. Его тяжелая задняя нога, глубже других завязшая в зеркальном плену, давно не слушается, не ощущаются и другие части тела. Великан не знает, что на свободе – лишь длинный бивень, победоносной пикой указывающий леднику путь к Острову. Он не знает про грядущее столкновение и не ждет смерти, потому что подозревает, что давно умер, ведь он много дней не слышал трубный зов сородичей и не видел массивные фигуры, движущиеся вдоль горного кряжа в поисках мха, который хоть ненадолго продлит их жизнь.
Но вдруг лед вокруг содрогается, и пространство меняется, вспыхивая кристальным светом, и дробится на громадные куски, будто от удара небесного молота. Грохот оглушает мамонта, и впервые за долгое время сердце его делает полный удар. Кровь взрывает вены, устремляясь к уснувшим было членам.
Мамонт испуганно моргает, шерсть его начинает дрожать в ответ на удары, несущиеся извне, когда огромный ледник врезается в Остров, и в небо взлетают тысячи тонн осколков горных массивов, когда две глыбы сталкиваются в бесстрашной схватке. Остров сопротивляется изо всех сил. Будь его воля, он бы ушел от столкновения, увернулся, спас свои владения. Стой он на несколько десятков миль левее, стал бы лишь безмолвным свидетелем того, как в тишине проходит мимо зловещая глыба, нацеленная на разрушение. Но Острову не повезло, он оказался на ее пути и теперь стоит перед ней беззащитный.
Удары все ближе, и гигантское сердце шерстистого мамонта готовится к встрече с неизвестным. Боль, которая пронзает его мышцы, дает понять, что еще не все кончено, что жизнь призывает его к себе, заставляет органы чувств реагировать, железы источать, кровь бежать. Он чувствует эту пробуждающую силу, и у него нет иного выхода, кроме как следовать за ней, и мышцы его начинают сокращаться. Из последних сил, в упрямой надежде на спасение он делает попытку подняться, напрягая онемевшие, ставшие в два-три раза тяжелей конечности, которые, казалось, уже не способны двигаться. Мамонт не привык к такому весу, теперь он кажется себе слишком громоздким, неповоротливым, и легкость близкой смерти сменяется тяжестью наступившей реальности.
Оглушительный хлопок, и в воздухе облако из замороженных водорослей, льда и каменистых осколков. А затем густое холодное море окружает шерстистого мамонта, лишая его опоры. Следом накрывает непроглядная мгла. Только было поднявшись на ноги, он вдруг оказывается захвачен новой страшной угрозой, его утягивает сила движущегося льда, не дает возможности сделать спасительный вдох. Мамонт барахтается в миллионах мельчайших песчинок обжигающего крошева, забившего легкие. Он старается, но не может вдохнуть воздух нового острова, новой земли, на которой оказался.
Черное сменяется белым, белое – черным, туловище мамонта ломает об уступы, шерсть, словно гигантским копьем, сечет лед, снимая лоскуты кожи, из ран бежит кровь. В его боку зияет дыра: плоть прорвало до решетки массивных ребер, одно выломано, его унес поток.
Мамонт кричит от ужаса, от сожаления, что не умер, что пробудился от беспечного сна, в котором не понимал, что заперт в ловушке, выход из которой страшнее самого заключения. Он истерзан, брошен на произвол судьбы, могучий поток несет его с немыслимой скоростью, и нет ни сил, ни возможности противостоять ему. Не получится опереться о твердую землю, к которой привык шерстистый мамонт, теперь он летит с обрыва – полет, который никто не способен остановить.
Голова его бьется о камни, от удара мамонт слепнет и попадает в темноту, теперь осталась одна сплошная боль, только она переполняет его разум. Не осталось ничего, что мог бы узнать великан: ни звука, ни запаха, ни ощущения, лишь непрерывное движение, боль и путь к погибели. Он долго катится, перебрасываемый через уступы, скользит по льду, погребенный и вновь освобожденный, освобожденный и вновь погребенный, он больше не делает попыток подняться, отдав себя на растерзание стихии. А вокруг все клокочет, стонет, сыплется.
В глубине острова озеро тоже потревожено. Его нутро содрогается, буйные волны вздымаются на поверхность, выталкивая лед, испуганная рыба поднимается со дна, вода вскипает пенными потоками, ломая закостенелую поверхность. Свет хлынул сквозь толщу воды, ослепляя всех, кто покоился на тенистом, замыленном дне, и громадные осколки со свистом бурлят, словно озеро накрыло метеоритным дождем. От этого давления вода выходит из берегов и устремляется прочь. Теперь это блуждающая река. Река-спаситель. Она вызволяет из смертельного водоворота песчинки ракообразных, форель и рипуса, чьи переливчатые бока мелькают в бурном, живительном потоке. Вода вырвалась из многовекового плена и несется в сторону моря, в сторону жизни, старыми, давно позабытыми путями, оставляя позади озеро, обмелевшее, заколоченное обступившим его ледником.
Ледник падает на озеро и сбрасывает в его омут весь груз, что он принес с собой. Это последняя остановка, дальше леднику не пробраться, озеро сумело остановить его марш, глубина стала волчьим капканом. Ледник опадает и умирает над озером, становясь его частью, его нутром, тонны снега и льда, горы грязи, обломков, пепла, поваленных деревьев, грязный лед, белый лед, красный лед, обломок бивня.
Шерстистый мамонт падает с вершины в бурлящий природный котел. Он все еще жив, но шкура изрублена и висит клочьями, тело изувечено: чернота алого мяса проглядывает через ошметки шкуры, упругий горб раздроблен ударом о льдину, загустевшая кровь сочится по ногам, похожим на кровоточащие срубы.
Какое-то время зияющую пустоту его глаз заливает кровь, но она тут же замерзает и повисает остроконечными каплями, которые застывают на жесткой коричневой шерсти, – словно маленькие ягоды выспели на ветви кустарника. Кажется, нет конца его мучениям, он изможден, тяжело дышит, хрипит
