их музыки.
Он всю дорогу притворялся только для того, чтобы заарканить Джульетту.
Я улыбаюсь:
– Она так сильно тебе нравится?
Мак выпрямляется резко, как зомби, восставший из могилы, и трезвеет на глазах.
– Что?! – ошарашенно спрашивает он.
– Да ладно тебе, хватит. – Я отодвигаю стакан и внимательно смотрю на Мака.
– Что? – снова моргает Мак.
– Не что, а кто. Джульетта.
– Что – Джульетта?
– Не нужно врать о своих увлечениях только для того, чтобы произвести впечатление на девушку. В конце концов она все равно узнает правду. Оно того не стоит.
– Что?
– И мне врать тоже не надо! – Я наклоняюсь вперед. – Я Ангел. Мне можно доверять. Не заставляй себя слушать «Ковчег», если не нравится. Никто тебя не осудит. Я уж точно. Зато буду очень признательна, если ты наконец начнешь говорить правду.
Мак молчит. Молчит долго. А потом решается:
– Только Джульетте не рассказывай, хорошо?
•
К одиннадцати все, кроме меня, уже порядком набрались.
Не буду утверждать, что это становится большой неожиданностью. В конце концов, нам всем от пятнадцати до двадцати девяти, и мы собрались в пабе. Странно было бы, останься мы трезвыми.
Однако пора отсюда выбираться.
Я отрываюсь от очередной группы фанаток с искренним «Я только в туалет и сразу обратно» и отправляюсь на поиски Мака и Джульетты. Подозреваю, они будут рады уйти. С тех пор как я вынудила Мака признаться, что он не фанат «Ковчега», настроение у него окончательно испортилось. Я, конечно, не торчала у него над душой, но периодически поглядывала в ту сторону: он сидел, набычившись, и цедил пиво. Джульетту я тоже почти не видела – только замечала, как ее рыжие волосы мелькают то тут, то там.
Я протискиваюсь сквозь толпы девушек и парней, которые готовятся продолжить веселье за пределами паба, и огибаю подвыпивших джентльменов, старательно заливающих пивом свои проблемы. Затем, обойдя первый этаж, поднимаюсь на второй – но Мака и Джульетты нет и там.
Тогда я возвращаюсь к дверям паба и достаю телефон. Охранник подозрительно косится, но мне все равно. Джульетта не отвечает.
Приходится оставить голосовое сообщение: «Привет, это Ангел. Хотела узнать, куда вы подевались. Может, двинемся домой? Перезвони мне, пожалуйста».
Спустя две минуты мне так никто и не перезванивает. Зато я получаю сообщение в фейсбуке.
Джульетта Шварц
Привет! Прости!!! Мы ушли раньше. Решили заглянуть в соседние бары. Надеюсь, ты не против! Ты болтала с подругами, мы не стали тебе мешать! Если захочешь домой, бабушка тебя пустит. Или к нам присоединишься?
Я читаю сообщение, и желудок сворачивается в тугой комок.
Они ушли без меня.
Джульетта ушла с Маком. Без меня.
Что ж, ладно.
Наверное, я сама виновата. Отвлеклась на других фанаток, а с Джульеттой за весь вечер и парой слов не перекинулась.
Ангел Рахими
Никаких проблем! Я все равно не пью, так что лучше вернусь к тебе:) Повеселитесь там!
Я убираю телефон, думая, что надо бы попрощаться с теми, кого наконец встретила в реале, – с Попс, Ти-Джей и остальными, – но эта мысль вдруг не кажется мне удачной. Они напились, а я устала. И просто хочу домой.
•
Сидя в вагоне метро, я перечитываю сообщение Джульетты. Мое она так и не прочитала. Я-то думала, она уже начала подозревать, что Мак ей лжет. Думала, она захочет провести время со мной.
Наверное, не стоило весь вечер торчать с Блисс. А может, дело в том, что я разочаровываю людей в реальной жизни.
Когда поезд отходит от станции «Лестер-сквер» и связь с интернетом пропадает, я достаю наушники, включаю «Ковчег» и пытаюсь разогнать рой навязчивых мыслей. Я хорошо провела время. Общалась с чудесными людьми. Я хорошо провела время… Сложно настроиться на позитивный лад, когда едешь одна в лондонском метро в половине одиннадцатого во вторник.
Почему мне так грустно? Неужели проблема – во всех этих разговорах о будущем и карьере? С чего бы мне расстраиваться из-за такой ерунды? Я просто не люблю об этом думать. И что? Кому какое дело. Вот мне – точно никакого. Хотя чувство, что все, кроме меня, уже определились, так и грызет изнутри. Но это ведь глупо. Я тоже определилась. Пойду в университет. Буду учиться. Просто настроение у меня не очень. Но это можно исправить. Для начала – выключить грустную песню. Вот, следующая композиция – совсем другое дело. От нее мне всегда становится легче. Мои мальчики, как обычно, приходят на выручку. Когда я увижу их в четверг, все изменится к лучшему.
Похлопывание по руке возвращает меня в реальный мир.
Я вскидываю голову, попутно вынимая наушники. Кому понадобилось разговаривать со мной ночью в лондонском метро?
Старушка, сидящая рядом, смотрит на меня с искренним участием.
– Что бы там ни было, – говорит она, – на все воля Божья. А Он знает, что делает.
– Простите, – улыбаюсь я. – У меня такой грустный вид?
– Как будто наступил конец света, милая.
Мне бы тоже хотелось верить, что на все воля Божья и у Него есть план. Но в мире слишком много дерьма, так что либо план у Бога не очень, либо не для каждого он есть. И некоторые люди стараются как могут, но все равно сбиваются с пути.
– Все не настолько серьезно, – отвечаю я.
– Серьезно – понятие относительное, – качает головой моя собеседница. – Это уж Богу решать, что серьезно, а что нет.
Она указывает пальцем вверх, и я невольно поднимаю глаза к потолку – только чтобы уткнуться взглядом в мигающие лампы вагона метро.
Лампочка в ванной по-прежнему мигает – пора менять. Могло быть и хуже. Я мысленно готовился к тому, что, пока нас не было, квартиру разграбили и вынесли все подчистую – или она выгорела дотла, и мы вернемся на пепелище. Беспокоиться я начал еще до отъезда, а потому приобрел очень дорогой и очень большой огнеупорный сейф. Едва переступив порог квартиры, я кидаюсь к нему. Все на месте. Мои дневники, гитара, рабочий ноутбук, плюшевый мишка, оставшийся еще с детства, и нож, который дедушка подарил мне на шестнадцатилетие.
За него-то я первым делом и хватаюсь.
Это наша фамильная реликвия. Прадедушка вручил его дедушке, а тот – мне. Он не стал говорить, что это реликвия, которую передают по наследству мужчинам нашей семьи, но я уверен, что так оно и есть. Звучит довольно сексистски, но для меня это правда много значит.
– Чтобы ты помнил, кто ты и
