ответ показывает мне доставшийся ему. У Гены мальчик с черными волосами и синими глазами.
– Похож на парня со второго ряда. Вон, посмотри, – показываю ему.
– Да, наверное. А твоя ни на кого не похожа.
– Вот именно.
В этот момент замечаю рисунок в руках у Валерии. Из-за ее плеча мне видна только половина, но этого достаточно. Мой рисунок. Но… Черт, лицо на нем не мое, а скорее…
Валерия оборачивается, коротко глядит мне в глаза, давая понять, что узнала, чей это рисунок, и отворачивается. А когда Анна Ивановна спрашивает, не хочет ли кто-нибудь выступить первым, вдруг у кого-то есть такое желание, рука Валерии резво вскидывается вверх на середине фразы «есть такое желание».
Валерия поднимается с места и говорит:
– Психологический анализ данного портрета показывает, что его автор…
Я смотрю на листок, подрагивающий в ее руке. Это же Тот. Я нарисовал Тота. Но я пытался изобразить себя! Как так вышло?
– …что его автор – робкий, неуверенный в себе юноша, не способный сделать выбор, когда дело касается личных отношений. Возможно, он боязлив и в других сферах жизни.
– Как вы это поняли по рисунку? – интересуется Анна Ивановна.
Она поняла это без всякого рисунка, мысленно отвечаю я. Чувствую, как кровь приливает к лицу.
– Линии слабые, прерывистые, – говорит Валерия. – В учебнике по психологии, в разделе «Проективные методики», сказано, что это признак нерешительности.
Анна Ивановна удовлетворенно кивает. Я готов выхватить рисунок и порвать в клочья. Вижу, с каким интересом глядит на него Даша. Сейчас Анна Ивановна задаст главный вопрос и…
– Как вы думаете, чей это автопортрет?
Черт.
Валерия медлит. Она стоит боком ко мне. Выжидательно пялюсь на ее лицо, поэтому замечаю, как она быстро скашивает взгляд на меня, прежде чем ответить.
– Я не знаю. Не определила.
Анна Ивановна смотрит на нее с сомнением, затем смотрит на меня – уже без всяких сомнений. Думаю, щеки у меня красные, как у Деда Мороза. Сейчас скажет же…
– Это всё, что мне удалось определить по рисунку, – быстро говорит Валерия, не дав Анне Ивановне вставить свое слово, и опускается на стул.
– Что ж, – медленно проговаривает та, – для первого раза неплохо.
Я выдыхаю. Валерия не выдала меня.
Лицо Тота ложится на парту рядом с ее рукой. И превращается в мое лицо. Теперь человек с рисунка похож на меня, но пару минут назад…
– Илья Королев нам расскажет про тот рисунок, что достался ему, – слышу я голос Анны Ивановны. Видно, она решила сегодня оторваться на мне по полной.
Поднимаюсь с места. Беру рисунок и разворачиваю его к Анне Ивановне лицом:
– Я ничего не понял: ни кто это, ни какой у нее характер. Мне тонкие прерывистые, толстые сплошные, среднего нажима и так далее линии ни о чем не говорят, – произношу я, а сам смотрю на Валерию. А Валерия, развернувшись на стуле, смотрит на меня. – И вообще, линии не умеют говорить.
Сажусь.
Валерия еще мгновение задерживает на мне взгляд, а затем отворачивается. До меня вдруг разом доходит, что она неравнодушна ко мне. Только непонятно, в положительном или отрицательном смысле.
– Извините, – слышится из приоткрытой двери. Анна Ивановна наполовину высовывается в коридор. Перекидывается несколькими неразборчивыми фразами с невидимым нам человеком и снова появляется перед нами. Смотрит на меня. Опять. И говорит:
– Илья Королев, вас просят выйти на несколько минут.
Выхожу. В коридоре мама. У нее заплаканное лицо, красные щеки. И верхние веки набухшие, плотные, опускающиеся на глаза – я такие видел у незнакомой женщины на похоронах моего дедушки.
– Мама? – только и выговариваю я.
– Позвонила в консерваторию, сказали, что ты на уроке. Решила все-таки прийти, проверить, – говорит она ровным голосом. Верхние веки на четверть обрезают радужку глаз.
– Давай уйдем на лестницу, – я тяну ее за рукав. У меня ком в горле.
– Вика сказала, ты просто дуришь.
– По себе судит.
– А я звонила в больницы.
– Мама…
– Вдруг что-то случилось, упал в снег и лежишь. И никто ведь не поможет, – она начинает плакать. – Или сбила машина.
– Перестань, – я снова тяну ее за рукав, как маленький. Хочется обнять, но не могу. Для этого придется преодолеть какой-то барьер, который я не знаю, как преодолеть.
– Или… похитили.
– Боже, да кому я нужен?
– Когда тебе было восемь лет, тебя похитили.
– Да, – соглашаюсь я.
Что? Что она сказала?
– Я тогда потерялся, мам. В зеркальном лабиринте.
– Илюша, я так испугалась за тебя… – мама накрыла рот ладонью, чтобы сдержать рыдания.
– Со мной все в порядке, видишь же.
– …когда отец вернулся без тебя…
– Когда? Мама, я же здесь… Мам?
– …из парка аттракционов.
Стена поехала. Крутанулись лестничные перила, на миг мне почудилось, что мы с мамой на карусели. Но в следующую секунду голова встала на место. Реальность остановилась.
– Не хочу, чтобы это повторилось, – мама закрыла руками лицо и плакала. – Костя…
– Мама, я не Костя, – не своим голосом сказал я.
– Костя… то есть дядя Костя заходил. Он тоже переживает за тебя.
– Не надо.
– Илюша, пойми, он не сделал ничего плохого. Мы просто сходили в театр. Я не хочу, чтобы повторилось…
– Ладно, перестань.
– Чтобы тебя снова похити…
– Прекрати! Меня не похищали. Папа нашел меня. Я был у будки со сладкой ватой. А потом вы купили мне телефон, чтобы я больше не терялся, чтобы был на связи.
Мама прерывисто вдохнула.
– Пойду домой. На сегодня отгул взяла. Думала, искать тебя придется. Бегать по парку аттракционов, по улицам, по больницам. Пойду домой, посплю. Но разговор на этом не закончен, Илья. Вечером продолжим, – сказала мама строгим голосом. Но вид не вязался с голосом – тоскливый и безнадежный.
– Мама, я нашелся.
– Увидимся вечером, – кивнула мама автоматично.
– Я здесь, мама.
Она посмотрела на меня, как в густом тумане, когда на метр впереди ничего не видно, отвернулась и пошла по лестнице вниз.
Прозвенел звонок, и я вернулся за вещами. Все куда-то делись, осталась одна Анна Ивановна и разравнивала стопку с рисунками о стол. Услышав шаги, она повернулась.
– Илья, вам нужно зайти ко мне. Это важно.
– Не могу. Слишком занят – много задают.
– Это касается вашего психического состояния. Оно нестабильно.
– И ладно.
– Илья, такими вещами не шутят. Вам снятся кошмары?
– Вы это поняли по рисунку?
– Да или нет?
– Нет.
– Резкие смены настроения? Вдруг страх накатывает, а в следующий момент уже вроде как всё в порядке. Случается с вами такое?
– Не случается.
– Поймите, Илья, травмирующие воспоминания вытесняются из сознания. Так психика защищается от их разрушительного воздействия. Например, на ваших глазах кого-то сбила машина. Вам страшно. Но страх – штука неприятная, и вы засовываете его в самый дальний угол своей памяти, чтобы никогда не доставать. Или что-то произошло с вашим ребенком…
– У меня нет ребенка.
– … и психика играет с вами злую шутку – подменяет одно событие другим. Чтобы не травмировать…
– До свидания, Анна Ивановна.
И чего пристала? Лучше бы поговорила с моей мамой. Этот ее бессмысленный, безнадежный взгляд. Как будто я ушел вчера и так
