будки со сладостями. И папа нашел меня. Он долго меня обнимал. Он плакал, хотя мне всегда запрещал: не мужское это дело – плакать. У будки со сладостями. Которая… она… Рядом со мной. Я сижу возле нее. В двух шагах от лабиринта.
Папа обегал весь парк… А потом тот парень сказал ему, что видел меня у будки. Которая в двух шагах от лабиринта.
«Она совсем рядом с лабиринтом. Будка. Совсем рядом», – мышление стало вязким. Слова растягивались, как звуки испорченной пластинки.
Стоп, хватит.
Я вытащил из кармана телефон. Надо включить его хотя бы. Вдруг кто-нибудь искать меня будет? Даша, например. Или Гена. Или мама. Надо включить.
Загорается значок заставки, звучит короткий сигнал запуска системы.
Открываю вкладку «Последние вызовы».
«16:44. Папа».
* * *
Смотрю на часы в уголке дисплея. Когда дисплей гаснет, я снова активирую его прикосновением.
Проходит полчаса, а я все сижу на скамейке, не в силах решиться.
Еще через двадцать минут поднимаюсь со скамейки и ухожу.
* * *
Когда появляюсь в прихожей, ко мне никто не выходит. Снимаю куртку и обувь. Слышу голос Вики:
– …только о нем и вспоминаешь!
– Неправда, Вика. Успокойся. У меня была бессонная ночь. И днем не смогла заснуть… Какие-то звуки в коридоре. Илья, наверное, пришел.
– Илья, Илья! Кроме Ильи для тебя никого не существует! Только о нем и вспоминаешь!
– Перестань!
– Давно пора двигаться вперед, а не жить прошлым. Мама, у тебя есть я!
О чем это она?
В прихожую выходит мама.
– Привет, Илюша.
Порываюсь уйти в комнату, пытаюсь протиснуться в узком дверном проеме мимо мамы, но она берет меня за локоть и едва сжимает, словно хочет остановить, а не хватает сил. Почему-то от этого прикосновения жжет глаза и перехватывает горло.
– Давай поговорим, Илюша, – говорит мама слабым голосом.
Вика смотрит на меня недобро.
– Давай.
Мы идем на кухню, Вика остается в коридоре. Она там замирает. Я прислушиваюсь, думаю, различу шаги, звук закрываемой двери, но ничего не происходит. Как будто исчезла.
– Илюша, не делай так больше.
– Хорошо, не буду, – говорю я пришибленно. Сижу на табуретке и гляжу в пол, как в детстве, когда меня ловили на хулиганстве.
О чем говорить дальше, не знаю. Вроде все уже сказано.
– Я испугалась.
– Да.
– Не спала всю ночь.
– Я понял, мама.
– Не теряйся больше.
На душе у меня неуютно и хочется плакать.
– О чем говорила Вика? Что это значит, что ты меня вспоминаешь, а надо двигаться вперед?
– Я вспоминала о тебе сегодня. Каким ты был маленький. Помнишь, когда тебе было восемь…
– Не надо, мама, – низко опускаю лицо, чтобы она не видела, что чуть не плачу, – снова это вспоминать.
– Ты исчез.
– Не надо.
– Отец обегал весь парк. Потом ему подсказал…
– Тот.
– …что ты у будки со сладостями.
– Я был у той будки сегодня.
– Тогда он тебя нашел.
– Она рядом с лабиринтом.
– И привел домой.
– Будка в двух шагах от лабиринта!
– Илюша, не кричи…
– Если бы я действительно был там…
– Что с тобой, Илюша?
– …папа нашел бы меня сразу!
– Успокойся, сынок.
– Что это значит, мама?!
– Не волнуйся, дай мне свои руки.
– Что, черт возьми, это значит?!
Мама обхватила мои руки. Я рыдал. А в дверях стояла Вика с непроницаемым выражением лица. Она смотрела куда-то мимо меня в одну точку.
– Мама, перестань, – сказала наконец Вика, не отрывая взгляда от невидимой точки. – Оставь его.
Я закрылся ладонями, чтобы не видеть Викиного лица.
– Мама, перестань, – повторила она ровным голосом. – Оставь. Пусть им займется специалист.
Кто-то взял меня под руку и потянул вверх. Я поднялся и послушно поплелся, куда повели. Меня усадили на что-то мягкое. Кровать. Потом надавили на плечо, чтобы я лег. Я не отнимал ладоней от лица. Хотел, чтобы они насовсем приросли – ничего не видеть, не слышать, не чувствовать.
– Мы оба просто устали. Нам надо отдохнуть, – услышал я мамин голос совсем рядом.
– Мне звонил папа, – выговорил я в ладони.
– Что?
– Мне звонил папа. Тогда еще. Я говорил тебе, помнишь? Телефон починили. И там написано: «16:44. Папа».
Отнял ладони от лица и первое, что увидел – черные лапы на потолке. Они всегда здесь. В детстве я их боялся, сейчас – нет. Но они всегда здесь. Они вечные. И они поглотят меня. Если уже не…
– Это не его номер.
– Что? – не понял я. Посмотрел на маму. Она сидела на полу, опершись локтем о матрас. С моим телефоном в руке.
– Подписано «Папа», но номер не тот. Я помню номер наизусть. Это другой.
– Что?
Забрал у нее телефон. Тупо уставился на ряд цифр. Они подпрыгивали и изгибались под моим взглядом.
– Кто так шутит с тобой, Илюша? – озабоченно спросила мама.
– Шутит?
– Кто вбил свой номер и подписал его «Папа»?
– Что?
– Кто-то пошутил, – сказала мама. Она смотрела на меня со все возрастающим беспокойством. – Не волнуйся, Илюша. Это просто шутка. Ни стыда, ни совести у человека: вот так взять без спроса чужой телефон! И не просто взять, а ради злой шутки!
Я молчал. Переводил взгляд с мамы на цифры и обратно.
– Хочешь, я позвоню этому горе-шутнику и узнаю, кто он? – предложила мама.
– Нет.
– Принесу свой телефон и позвоню, – она поднялась.
– Нет!
Внутри меня что-то разбилось. Раскололось на мелки куски, как зеркальный лабиринт в парке аттракционов. Я даже почти услышал звук – дрин-н-нь. Такой, длящийся эхом звук.
«Брошены кости, разбиты зеркала».
Это был не папа. Точно не папа.
– Я сам выясню.
– Посидеть с тобой? – мама положила руку мне на плечо.
– Нет.
* * *
В полночь разблокировал телефон. Нажал на зеленую трубку.
Гудки.
Гудки.
Гудки.
Тишина. Ответили?
– Алло? – сказал я тихо. – Кто это?
Тишина. Секунда. Две. Три. Четыре.
Пять.
– Я – тот, кого ты боишься. Сыграем в четыре руки?
Гудки.
IV. Интермедия
(Отрезок фуги между проведениями темы. Место интермедии там, где временно приостанавливается проведение темы)
Два часа ночи. Лежу с открытыми глазами. Даже не разделся. Ворочаюсь на вымученном, мятом покрывале. В раме окна одинокая звезда на черном небе, крупная, как пуговица.
Сажусь на кровати.
– Лучше прогуляться, – говорю себе, хотя на дворе ночь. – Слегка пройдусь, чтобы лучше спалось.
На улице огибаю углы домов – почему-то много углов – шагаю по потрескивающему ледяной пленкой тротуару. Прохладно раздувает волосы, удивляюсь, что не надел шапку. Удивляюсь тому, как целенаправленно иду. Кажется, меня несет ветром и нет-нет, да и размажет со всей силы об угол дома, но я уворачиваюсь от углов.
Становится темнее, или меньше фонарей. Воздух холодный, как будто мир открыл форточку нараспашку. Ноги сами идут все дальше от дома, я уже не уверен, в какой он стороне. Улицы сужаются, здания наступают с двух сторон в странном стремлении сойтись, соприкоснуться стенами и, наверное, задавить меня между собой. Окна не горят – ни одного светлого окна. Дома похожи на спичечные коробки. Хочу посмотреть название улицы, по которой иду, но табличек нет. Снова та, безымянная. И снова я не знаю, как сюда попал, не знаю, как отсюда выбраться.
Почему-то хочется закурить, хотя не курю. Останавливаюсь, поднимаю взгляд – небо ровно черное, как застеленное покрывалом, и
