даже той звезды, которую я видел из окна, нет. Вдалеке дымит труба – город курит сигарету. Но даже дым, падая в этой черное небо, мгновенно растворяется, словно его и не было. И я благодарен себе, что не умею летать, я не растворюсь в черном.
Внизу, по краям тротуара – белое. Через дорогу, на белом что-то черное. Я бегу, я перебегаю дорогу, я бегу медленно, как в кино, я бегу почти на паузе. Как во сне. Когда наконец оказываюсь на другой стороне дороги, вижу, что в снегу лежит человек. Мужчина. Его лицо пурпурного цвета, и я не понимаю, то ли это от света фонаря, то ли по другой причине. Наклоняюсь и трясу его за рукав. Никакой реакции. Он мертв? Вглядываюсь в лицо, чтобы определить. Глаза закрыты. Кожа красная, на щеках почти фиолетовая, как будто обваренная в кипятке или, наоборот, подмороженная. Рот едва приоткрыт. Видны зубы верхней челюсти, ровный белый заборчик зубов. На мужчине нет шапки. Оглядываю его всего: куртка непонятного темного цвета – или синего, или зеленого, или черного, темные джинсы, ботинки. Руки раскинуты в стороны, как будто его толкнули, он пытался удержать равновесие, но не смог, упал. Что с ним случилось?
– Надо позвонить в скорую, – думаю. Сую руку в карман – в один, в другой, но телефон не нахожу. – Оставил дома? Впопыхах не взял? Опять не получится позвонить в скорую.
Я озираюсь, может, есть кто? Может, помогут? Улица пуста. Опять.
Что-то не так. Я не понимаю сразу, но явно что-то не так. Снова оглядываю мужчину. Лежит неподвижно. Смотрю на небо – черное. По сторонам – пусто, никого, только дома, напоминающие спичечные коробки. Окна темны. Что-то здесь не так. Опять.
– Опять, – повторяю вслух. Пробую слово губами, языком: опять. Вот оно, смутное ощущение тревоги. В одном единственном слове – «опять». Почему я так сказал? Эта улица… я ее видел. Но когда? Я был здесь. Я видел мужчину. Он так же, как и теперь, лежал в снегу. У меня не было телефона, чтобы позвонить в скорую.
Черт, всё это уже было, но почему-то с трудом вспоминается.
Снова смотрю на мужчину в снегу. Не смогу ему помочь – все это уже было, и я знаю, что не смогу помочь. У меня снова нет с собой телефона. Смотрю на его лицо – жив ли он? Его лицо… это…
Пытаюсь приблизиться, чтобы взглянуть на лицо еще раз. Я же не отходил от него, почему приходится так долго и муторно возвращаться, словно прорываться сквозь невидимую прочную пленку?
Иду, задыхаюсь так, словно бегу.
– Это же…
Я почти рядом. Почти дотрагиваюсь до его руки. Почти знаю, что он жив.
– Папа.
– Сигаретки не найдется?
Оборачиваюсь. Три парня глядят на меня, как один.
– Там папа.
– Где? – улыбается тот, что посередине. Два других, по бокам, взирают голубыми неподвижными, как в кукольных глазах, радужками. Стоят истуканами, две вытянутые глыбы.
Я отворачиваюсь от них. В снегу – папа. У него красное лицо. У меня нет телефона, чтобы вызвать скорую. Он пропал девять лет назад. Он лежал здесь все это время? На несуществующей улице? Поэтому никто не мог его найти? А я всякий раз здесь оказываюсь без телефона. Я не могу его спасти. Я не могу вызвать скорую. Папа неподвижен.
– Ты не слышал вопроса? – голос упирается мне в затылок, пока я смотрю на папу. Оборачиваюсь. Совсем близко три лица. Среднее улыбается, несмотря на угрожающие нотки в голосе. – Сигаретки не найдется?
– Не курю, – хриплю ему прямо в лицо. От него исходит затхлый, как из запертого ящика, запах. Будто он выкурил старый сапог.
– Не куришь – и правильно, – говорит он. – Курение убивает. Не всегда курение, но убивает, это точно.
Я вижу, как движется красный язык за желтым частоколом узких нечищеных зубов.
– Папе плохо, – выдавливаю из себя. – Помогите.
– Он мертв.
– Нет.
– Он убит горем.
– Нет! – выкрикиваю. От моего крика у парня, что стоит посередине, изо рта течет кровь – ровной ниткой. Или я ударил его?
– Ты ударил меня? – он размазывает нитку по подбородку. Лицо его приближается. Нижняя челюсть, окрашенная кровью, ходит ходуном, я слышу скрип его зубов.
Мне больно. Не понимаю, где болит. Просто больно – везде. От его взгляда, от движения его челюсти, от скрипа зубов. Он не бьет меня. Он смотрит. И молчит. Почти падаю. Почти вижу, как папа открывает глаза. Оседаю, медленно оседаю в снег. Папа раскрыл глаза и смотрит в черное небо. Словно проснулся. В животе крутит, к горлу приливает что-то внутреннее, разъедающее, кисло-горькое.
– Папа, – зову, но и сам не слышу.
Ухом приземляюсь на снег. Изо рта течет, но уже нет сил посмотреть что. Перед глазами делается мутно, расплываются чьи-то ноги – той троицы, они уходят, понимаю я, можно подняться, нужно подняться, но утробная боль…
* * *
Вскакиваю с кровати. Так резко, что, проснувшись, обнаруживаю себя уже на ногах. Это сон. Всего лишь сон. Щупаю лицо – нет ли крови. Все в порядке. Все хорошо. Я в одежде – значит, уснул сразу после того, как мама ушла. Вспоминаю: номер, с которого звонили мне, не папин. Не папин. Это был кто-то другой, это был шутник, вбивший свой номер в мой телефон.
– Надо проветриться, – решаю. На этот раз кладу телефон в карман. – На этот раз? – одергиваю сам себя. – То был сон. Поход на странную улицу с безликими домами – всего лишь сон.
На воздухе мне легчает. Делаю несколько глубоких вдохов подряд, задерживаю дыхание в момент, когда грудная клетка готова разорваться. Затем тихо, долго выдыхаю. Вижу трубу, похожую на сигарету. Из нее поднимается вверх тонкая струйка дыма. Небо черное, как было во сне.
– Надо пройтись, – говорю сам себе, и ноги слушаются.
Переставляю ноги все скорей и скорей, но кажется, что ничего не меняется. С трудом движутся мимо меня дома, перекрестки, магазины, фонарные столбы и скамейки. Я опять забыл надеть шапку. Я опять куда-то иду.
– Не опять, – поправляю себя. – То был сон.
Ускоряюсь, но это не помогает. Уже почти бегу, но еле движусь.
– Мне снился мужчина в снегу, но… до этого ведь я видел его наяву. Того мужчину. А вдруг это и в самом деле…
Задыхаюсь от бега.
– …папа?
Несусь со всех ног, не разбирая дороги, по наитию, но с уверенностью, что окажусь там, где надо.
– Папа, – шепчу, как будто это может помочь.
Спичечные коробки начинают смыкаться вокруг меня, тогда останавливаюсь. Вдалеке три парня. Они стоят полукругом и, кажется, разговаривают. Руками и ногами делают движения, напоминающие разминку перед борьбой. Через дорогу вижу что-то черное в снегу. Перебегаю, приближаюсь, бухаюсь на колени прямо в снег, тяну руку к запястью – то ли
