Хлопонин разводил руками, а сам шарил по шкафам в поисках недопитой бутылки виски. – То есть постовые, остановившие меня, приняли его за мертвеца. А он им вовсе не оказался. Цирковой актер? – Хлопонин вновь пожал плечами. – А может быть, татуировщик? Да мало ли кто? Что мы вообще знаем о чужих людях, если сами неспособны жить в согласии со своими желаниями?
– И в новостях о постовых ничего не было?
Хлопонин покачал головой, ему было неприятно недоверие Марка, хотя отдаленной частью ума он понимал, что по-другому быть не может.
– И машина, значит, была прокатная?
Хлопонин кивнул, дверцы от шкафов вхолостую хлопали, в горле жгло.
– А как ты объяснишь, что твоя машина – напрочь замызганная – стоит во дворе дома?
– Ею пользовалась исключительно Лида: почему она не помыла машину в мойке перед тем, как уйти, и воском ее не покрыла – это вопрос к ее совести.
Марк осклабился, по его виду было ясно, что не случилось ничего, о чем бы следовало беспокоиться: услышав об уходе Лиды, Марк хлопнул Хлопонина по плечу и сказал: «Не расстраивайся, она и ногтя твоего мизинца не стоила». Добрый Марк, знал бы он, что Лида против него никогда злого слова не произнесла.
– Знаешь что? А давай-ка проделаем вчерашний путь до Покровского кладбища вместе? Съездим за город и насладимся последними днями бабьего лета, удостоверимся, что это было, скажем, обыкновенное наваждение. Жена ушла от тебя. Вот ты и скис головой. А мы не будем киснуть, разопьем безалкогольного пива на природе и будем таковы, а?
Было решено ехать на паркетнике Марка. Когда они вышли из подъезда, солнечные лучи, словно струями сдавленного воздуха, ударили Хлопонину в глаза: ему тотчас стало жарко, и перемена, произошедшая с погодой за последние два дня, показалась ему едва ли не удивительней, чем случай с трупом.
В машине Марка пахло парным молоком и имбирным печеньем, на заднем сидении, поваленное, лежало детское кресло. Хлопонин задумчиво смотрел в улицу, пронзенную солнцем и им же разоблаченную.
– Знаешь, Марк, а я уже скучаю по Лиде: такое ощущение, что я был слеп, когда жил с ней, а сейчас прозрел, и мир, который я представлял, оказался совсем-совсем другим.
Марк уютно усмехнулся.
– Лучше?
– Красивее, но проще.
До Новинского они следовали согласно указаниям женского отрешенного голоса, который запаздывал с поворотами и метражом, после поворота на проспект Хлопонин чуть было не выхватил у Марка руль.
– Да что с тобой?
– Я тебе говорю, что в обратном направлении, на светофоре нужно развернуться!
– Так Покровское кладбище в том направлении!
Хлопонин не унимался.
– Там было темно, и кто знает, может быть, это вообще было какое-нибудь сельское кладбище?
Марк не стал упорствовать: он лишь улыбнулся слабее прежнего и согласился следовать указаниям Хлопонина, который неукоснительно вел его из города в сторону Куприяново. По краю дороги лежали размазанные шинами груши и яблоки, листва, залитая солнцем, как будто вновь воззеленела. Вдруг Хлопонин сказал, что им следует остановиться у карьера.
– Слушай, ты путаешься в показаниях, мне это не нравится. Тем более нет здесь никакого кладбища, – в голосе Марка сквозь неудовольствие проклевывался страх.
– Я вспомнил: прежде чем мы поехали на Покровское кладбище, мы остановились здесь: лил дождь… и вот он, забор!
Забор оказался блочным и бетонным, ромбовидную половину его занимали неумелые граффити, с двумя искусными исключениями: глубоководной рыбой с огоньком в виде человеческого глаза и рыжим котом, тремя лапами разрывавшим книгу с пустыми листами. Они влезли в дыру, так что Марку пришлось согнуться, полы его черного плаща забелелись. Против ожиданий, за забором не оказалось никакого котлована, не было даже свайных столбов, не говоря об остовах строений: вообще ничего – лишь лентой извившаяся дорога с двумя ухабистыми колеями и опушка леса. Марк развел руками.
– Починок. Этого ты хотел, Александр?
– Идем вон к тому дереву.
Они подошли к желтушной извивистой березе, стоявшей посреди убранного ржаного поля. По стерне подошвы пружинили, пахло холодным солнцем, Марк то и дело оборачивался к трассе, на обочине которой стояла машина, с нее доносились долгие и бешеные звуки мимо следовавших автомобилей.
– Доволен? Здесь ничего нет! Теперь ты убедился? – Марк был вынужден приподнять полы пальто руками, сунутыми в карманы. – Это наваждение! Слышишь? Ты же современный человек, чуть было меня не испугал. Александр?
Когда Марк обернулся, он увидел, как Хлопонин из-за ствола березы достает черную безразмерную сумку. Хлопонин бросил ее на землю перед Марком, в ней что-то металлически отозвалось на удар.
– Я же говорил. Мы были сначала здесь.
Марк с ужасом наблюдал, как Хлопонин шагами отмеряет расстояние от березы и всматривается в голубое небо, очерченное в зените двумя коршунами. Основательно отойдя в поле, он махнул Марку.
– Та-ащи сюда!
Марк, только давший себе зарок не участвовать в этом представлении, покорно взял сумку и пошел с ней по стерне к Хлопонину. Место, где тот стоял, было тщательно вытоптано: в грязи сохранилось два вида подошв: одна, видимо, от хлопонинских туфель, другая? Разве это имело какое-либо значение? Марк любопытства ради ступил в замерший след ботинком – очертания совпали – Марку стало не по себе. За его спиной Хлопонин уже раскапывал растоптанное место, первым желанием Марка было броситься восвояси – к обочине, он с ужасом наблюдал перемену, произошедшую в облике друга, какая-то одержимость охватила его, Хлопонин копал без продыха, будто раскапывал не бытовую свалку (что это еще могло быть?), а клад с золотыми червонцами. Удар за ударом. Страх сковывал всякое движение Марка, но вдруг ветер донес до его ноздрей запах натопленной бани, и от сердца Марка ужас отлег, потому что встроился в обыкновение жизни. Хлопонин самозабвенно выкапывал пустоту в земле, потом, остановившись, повернулся и с прищуром взглянул на Марка:
– А что же ты мне не помогаешь? Вторая лопата в сумке лежит.
Марк не нашелся, что ответить. Это был какой-то новый человек в Хлопонине – так сквозь поваленный сосновый ствол прорастает кустообразный молодняк. Щека Хлопонина почернела, лоб запачкался, Марк снова услышал с метровой глубины:
– А вот отсюда муравейник виден. Он показался мне холмом из выброшенных венков.
Марк боялся подойти к краю могилы. Марк боялся, что труп встанет в третий раз. Хлопонин победно вскрикнул: «Нашел! Нашел!» – заработал лопатой медленнее, чтобы не повредить мягкие ткани, подумалось Марку, и чем выше становилась насыпь рядом с могилой, тем отчетливей в Марке зрело желание хотя бы мимолетно взглянуть на явленное из-под земли лицо чужого человека. Хлопонин был безумен, Хлопонина давно не было, – мысли крутились зверьками, заключенными в тесную клетку, может быть, мыслям в иных головах так тесно, хорошим мыслям, что они начинают меж собой драку, – и люди перестают думать не по глупости душевной, а затем, чтобы защитить близких от склочности своих мыслей? Хлопонин сопел и кряхтел, внезапно под ногами в идущей от березы рослой траве – в череде чертополоха с отжившим луговником – Марк увидел огромный, выеденный личинками гриб: желтый до ядовитости масленок истлел изнутри, и в истлении своем успел засохнуть.
– Нашел! На-шел! Марк, смотри!
Нужно было найти в себе силы, чтобы подойти ближе. Господи, просто подойти ближе. Марк сделал шаг, другой, полы пальто задевали высохшее разнотравье. Марк вспомнил, что когда-то в университетские годы захотел выучить названия всех трав на свете – усидчивости хватило лишь на десяток: клевер – четырехпалый, черто-полох, львиный зев. Раз-два-три.
– Марк!
Он подошел к краю вырытой могилы и глянул вниз. Сердце оборвалось. Хлопонин с закрытыми глазами лежал в окружении двух синих обнаженных женщин, выступавших вполовину из земли, в первой из них – по правую руку – Марк сразу узнал жену Хлопонина, вторую он не узнал, хотя она показалась ему оглушающе знакомой. Кто же? Кто она была? И отчего он думает о ней, вместо того чтобы броситься прочь? С несуществующего кладбища? С поля, огороженного бесконечной, изукрашенной стеной?
Хлопонин внезапно открыл глаза и, казалось, ими же произнес:
– Чего ты ждешь, Марк? Закапывай меня! Ну же!
Марк отшатнулся от могилы и осознал, что
