class="p1">– Иван, на твоей фазенде гортензия произрастает?
– Гортензия?.. Нет, Клавдия считает её простушкой, простолюдинкой по сравнению с царственными розами.
– А пусть-ка посадит куст. Осенью гортензия чудеса кажет. Лист желтеет, мякоть распадается, и он становится прозрачным, как папиросная бумага, прожилки проглядывают, словно скелет, прочные, крепко лист держат, он до-олго не падает.
– С чего это, Степан Матвеич, вы в ботанику углубились?
– А с того, что я тоже словно лист гортензии. Всё чаще начинаю вспоминать паровозный дым детства. Паровозы! Как гудели, как пыхтели! Романтический символ той эпохи. А ещё пластинки «Май мастер войс» – голос моего хозяина. У нас был патефон этой марки, отец с испанской войны привёз, до сих пор в ушах мелодия «Рио, Рио». И вот я прошёл свой путь от романтизма до ревматизма. Глубокая осень. На закате. Мясо убывает, постепенно тощаю, скоро останутся кожа да кости. Но держат они прочно. Чувствую, ключарь небес не торопится меня на довольствие ставить. И надеюсь дожить, увидеть до вечного сна возрождение России. Засыпать буду с радостью, что не зря жизнь прожил.
– Вы всегда философом были…
– И останусь…
Уже стемнело. Было тихо, безветренно. Зажглись фонари на садовых дорожках. Через полуоткрытые высокие окна врывались чарующие смешанные ароматы розария. На веранде в плетёных креслах-качалках сидели два человека праведной, но нелёгкой жизни – один пожилой, другой глубоко пожилой – и словно пилигримы, с твёрдой верой идущие в будущее, беседовали о грядущих судьбах России.
Когда ударила вторая волна пандемии, Донцов решил проведать родителей и наметил съездить в Малоярославец.
Веру и Ярика он к тому времени снова эвакуировал в Поворотиху, где опять ввели самостийный карантин. А сам при содействии Добычина и Простова приноровился каждые три дня проходить в Думе тест на ковид – Виктор всё ещё числился экспертом. С Верой они держали плотную связь по телефону и по скайпу. Донцов скрупулёзно соблюдал санитарные правила, настроился переждать вспышку мерзкой хвори до начала массовой вакцинации.
Но поплёвывать в потолок не приходилось, дел было невпроворот. Ростовский завод попал в финансовые жернова, всё там шло трудно, со скрипом, даже со скрежетом. Однако не погрязнуть намертво, по грудь в трясине кредитов и долгов помогло то, что правительство Мишустина всерьёз взялось за станкостроение, подбросив ему большие деньги. В СССР станкостроение было вторым в мире – вот они, «калоши»! – поэтому в злодейские девяностые его сразу взяли в оборот, изничтожали неутомимо, решая две задачи. Убрали с рынка конкурента и превратили Россию в рыбака без удочки: оборудование только импортное, какие станки позволительно иметь стране, решали за кордоном. Кланяться приходилось даже за поставку запчастей.
Каждый раз, спотыкаясь об эту надоедную, но репейную тему, Донцов злым словом поминал сладкоречивого Медведева – кока с соком! – который долго тормозил, а потом выхолостил, свёл на нет его ни весть какую робкую попытку привлечь к станкостроению внимание верхов. «Цирк с медведями уехал», – мысленно хихикал теперь Власыч по поводу своего детского малоярославецкого огорчения. В шапито были медведи и в какой-то день их увезли. «Но клоуны остались!» – горько додумывал Виктор в трудные для Ростовского завода времена.
А Мишустин, этот, по мнению Донцова, цифровой Столыпин, – полгода не прошло, пандемия! – сразу взялся поднимать базовую отрасль. До Ростовского завода средства, понятно, ещё не дошли, но свет в конце тоннеля замаячил. Потому Власыч, словно ему фитиль в задницу вставили, и метался по ведомственным инстанциям, напоминая о своём бренном существовании, чтобы при дележе бюджетных средств урвать свою малую долю.
В тот день Донцов встал пораньше и навестил «Азбуку вкуса», чтобы забить багажник продуктами: незачем маме и отцу в разгар пандемии шастать по магазинам, даже в масках, пусть-ка лучше сидят дома. Потом долго выбирался из стиснутой пробками, не в меру, вдвое разросшейся Москвы, – опять медведевская нерасчётливость. Свободно поехал, пожалуй, только после Троицка. Погоды стояли уже прохладные, однако сухие, трасса была отличная, ехалось легко да и думалось необременительно. А на длинном плече Донцов обожал шевелить мозгами.
Вспомнил почему-то рассказ Синягина о «Косыге», как Иван Максимыч называл проваленную косыгинскую реформу, которая, по его мнению, могла дать импульс развитию. И получалось, что причины экономического провала полувековой давности в принципе мало отличались от бед медведевских лет. Диктатура бюрократии – пагубный вирус любой власти. А ещё, по словам Синягина, – отсутствие политических преобразований. Их не было в России целое десятилетие, до 15 января 2020-го, дата, которая, по его убеждению, когда-то станет красным днём календаря. Очень уж значительным для российских судеб стал тот решительный шаг Путина.
Впрочем, Синягин копал глубже. За полстолетия в мире изменилось слишком многое. Рыночники-постмодернисты скумекали, что «крутить деньги» гораздо выгоднее, чем извлекать прибыль из производства, и переседлались, запрягли другую лошадь. Властелином стал финансовый капитал. Кейнсианство, идеологическая база послевоенного подъёма Европы, уступило место радикальному либерализму. Донцов помнил, как в студенческие годы особо продвинутые сокурсники рвали из рук эссе Хайека «Дорога к рабству», полстипендии готовы были выложить. Эта лохматая публика вскоре и вдарила либерализмом по демократии, за пять лет вернув симпатии многих к социализму и коммунякам.
Донцов, как всегда, мчал по левой полосе, соблюдая скоростной режим. Но время от времени на пятки наседали любители жать педаль газа в пол и выжимать из моторов полную мощность. Гудели, мигали фарами, сокращали дистанцию до метра – и это на скорости свыше ста! – ехали чуть ли не бампер в бампер. Мозги набекрень, недоумки! Власыч уходил вправо, чтобы пропустить безумцев. Потом снова возвращался в привычный ряд. Такие манёвры сбивали с мысли, и каждый раз думалось о чём-то новом. Хотя шарики-ролики вращались вокруг одной темы, так или иначе связанной с бизнесом.
По этой части великим учителем для него стал Синягин. И Власыч вспомнил любопытный пассаж из его рассуждений. В СССР серьёзные технократы, даже занимавшие солидные посты в партийной иерархии, в глубине души были, грешным делом, рыночниками, скрывавшими свои взгляды под маской экономической нейтральности. В России сейчас всё с точностью до наоборот: технократы, не дутые, не накачанные карьерными стероидами в кириенковских «Лидерах России», а настоящие, стали государственниками. Синягин приводил в пример самого себя и не только.
Помнится, в этой же связи Иван Максимович, не стесняясь изысканных лексических вывертов, шумел о том, что ещё в 2016 году Путин потребовал выйти из серверов США, чтобы избавиться от зарубежной цензуры. Так нет же, Медведев заканителил это важное дело – не исключено, намеренно притормаживал? – и вот за океаном нагло, за здорово живёшь отключили
