минувших дней. А сейчас-то что? Алиев без турок чёрта с два взял бы Карабах. Но теперь-то он победитель, а не потребуют ли от него турки больше, чем он хотел бы им дать? А? Как бы на шею не сели, ноги свесив. На кой это ему?
Донцов всегда слушал отцовские измышления с любопытством. Крестьянская логика была здравой, отличалась от заумных политрассуждений, которыми забиты ток-шоу. Вдобавок провинциальные умы, взращённые на длительных неторопливых раздумьях, лучше схватывают суть дела. Но при этом по незнанию не учитывают колоссальное обилие сопутствующих обстоятельств, делавших умозаключения отца просто сотрясением воздусей, – взгляд и нечто. Но никогда не спорил, не разрушал его умственные подвиги, предпочитая перебивать вопросом с другого края.
Но тут вмешалась мама:
– Сынок, про политику отец может до ночи бакланить. Ты расскажи лучше, как сам, как Вера. Мы видели-то её только разок, когда на смотрины привозил, женщина статная, красивая, вроде бы нравом мягкая – не упырь-баба. Нам она по душе пришлась. Но главное-то, как в песне, погода в доме. Не приведи Господь, дым коромыслом. Всяко, сынок, бывает. Иной раз ангелы демонами оборачиваются, семейная жизнь, она, знаешь… У нас как говорят? Доброй жене на Великий пост и молока выпить нельзя.
А о чём речь, сам кумекай.
– За меня, дорогие мои, радуйтесь, о такой жене и мечтал. Кончится эта чёртова пандемия, пойдут прививки, мы всем семейством нагрянем.
Мама закивала:
– Дай- то Бог! Ждём, – поперхнулась слюной, – не дождёмся.
Очень хотелось Донцову подробнее поговорить со стариками о Вере, но поскольку в его сознании теснились на эту тему слишком много восклицательных знаков и на мужскую сдержанность уповать не приходилось, он счёл за благо не бахвалиться, а порасспросить родителей о малоярославецком житье-бытье.
Отвечать взялся, само собой, отец.
– Ковид этот холерный многим карты спутал. Наших ведь немало в Москве работают, Бордюрыч их прежде других и сократил. Здесь теперь ошиваются. Кто на грядках летом сидел, а кто и вавилоны ногами выписывал – пьяни прибавилось, едят их мухи! Мужик без работы – это же стихийное бедствие. Для него самоизоляция – что самоликвидация. Словно некормленые лошади, перестают чуять повод. Ну а ежели мужики клубятся, то и курицы, бабы, тоже закладывать стали – так предписано. Живут, как раньше, – под знаменем Колбасы. Юницы беспутные вдруг объявились… Но если на круг взять, вроде на бытовом фронте без перемен. Жизнь жизнью, одно в одно. Я свою трудовую «копейку» донашиваю, клапана стучат, а где запчасти взять?
– Как Иван Семёнович?
– Раньше-то они на зимние квартиры в Москву к сыну отбывали. А теперь, говорит, поостерегусь в столицу торопиться, пожалуй, здесь зазимую. Оно и верно, у нас хвори поменьше, гостеваний, считай, вовсе не стало. Берегутся люди. Свежим воздухом больше пробавляются. Что поделаешь? Злые обстоятельства.
– А помнишь, он рассказывал, как почтовая служба народ обирает? Неужто всё по-прежнему?
Отец взбеленился, сделался неукротимо вспыльчив:
– Витёк! О чём ты говоришь? Кто в наши дни людям послабление даёт? Ну да, Путин где-то наверху указы штампует, чтобы бедность поумерить. А внизу-то простой люд изничтожают.
– Что значит изничтожают, отец?
– Да то и значит! Почтовая обдираловка – это ерунда, меньше писем-посылок шлём, и баста. Обойдёмся. А вот аптеки! Такую хрень придумали, что рехнуться. В обязательном ассортименте на самые дешевые лекарства копеечная скидка – просто эпидемия щедрости. Но люди-то недомогают по-разному. Одному снадобья от простаты дай, другому – кровь разжижать, третьему еще чего. Ты привозил таблетки импортные. Я зашёл в аптеку про них узнать, а мне говорят: нету, но можем в Калуге заказать, завтра доставят. Звонят в Калугу за ценой и вываливают такую, что у меня аж рот застегнуло, чтоб чего лишнего не выскочило. Несоразмерно! В полтора раза дороже Москвы! Витёк, что же это деется? – Отец разволновался, вскочил с кресла. – С малоимущих за лекарства втридорога дерут! В Кремлях дивятся, почему в России возраст здоровья самый низкий – 62 года. Ниже пенсии! Человек занемог, лекарство хорошее может его стабилизировать. А вот шиш тебе с маслом! Говорю же, с самых бедных, у кого из скотины блоха на аркане да вошь на цепи, дерут по самой дорогой. Сколько хотят! Куда Путин смотрит? Где его иксперды? – Он издевательски исказил слово. – Есть тут одна бандерша блажная, бедрища – во, не нашенская, каким ветром её занесло? Так она прямо режет: нет денег – не лечись! И жаловаться не неё без толку – как на комара с рогатиной. Ей-ей, не знает ваш Путин, какой разбой в низах идёт. Мраз! Верхние десять тысяч, а может, сто тысяч, – все они одного дуба жёлуди.
Отец вышел из себя, завёлся не на шутку – тема-то в прямом и переносном смыслах больная, – и долго ещё бухтел по поводу несправедливостей, бьющих по малым городам, где народ живёт небогатый, а на нём-то как раз и наживаются, карманы набивают областные монополисты. И никто ничего! Видать, эти жопогреи отстёгивают кому-то по-крупному, потому им потачку и дают.
– Нету у нас, Витёк, затяжных радостей. Где их взять? Ты приехал, мы и ожили.
Как и в прошлом году, когда на лесной пасеке Иван Семёнович рассказывал про нечистоплотную почтовую обдираловку, Виктору ответить было нечем.
Ввечеру, на сон грядущий они выпили немного домашней наливки, а утром, ещё до завтрака, отец поторопил сына в сад.
– Надо одно важное дело сделать, Витёк.
В саду устроил экскурсию. Сперва подвёл к старой толстоствольной антоновке.
– Тебе дед сказывал, что он её сразу поле войны посадил. Я её в какой-то год не обрезал, он мне и дал выволочку. Буря когда-то налетела, верхушку обломила. Но до сих пор живёт. Этот год яблок нет, зато прошлый год вся была обсыпана. Красота ненаглядная. – Повёл дальше. – Вот эту антоновку уже я сажал, ты должен помнить. – Виктор кивнул. – А теперь пойдём-ка на зады.
Позади дома была разбита небольшая травяная площадка.
– Отец, мы же здесь картошку сажали.
– Было такое. Но мы огород постепенно ужимаем, спасибо тебе, стеснения денежные кончились. Каждый год по одной-две грядки разравниваем. А эту площадочку я приготовил для твоей яблони. Сперва штрифель подобрал, а потом думаю: нет, надо порядок соблюсти, – антоновку! Штрифель я ближе к изгороди, во-он туда воткнул, – показал рукой. – А сейчас принесу саженец антоновки и лопату – ты вслед за мной тоже должен на земле свой след оставить.
Дело было несложное. Пока Виктор обкапывал приямок и прилаживал саженец, отец сходил за лейкой воды. Аккуратно, не торопясь, полил, сказал с облегчением:
– Я уж опасался,
