что до холодов не приедешь, на год придётся посадку откладывать. А ты успел свою яблоню посадить. Следующую накажи сажать сыну. Дом, сын, яблоня – всё успел.
В Москву Донцов двинул после завтрака. По трассе гнали в основном фуры и большегрузы, в левой скоростной полосе ехалось спокойно, свободно. Краткая, но душевная побывка в родительском доме стала передышкой от деловых забот, снедавших его последние дни, и мысли Виктора витали среди прелестей жизни, главной из которых, конечно, была семейная идиллия. В надцатый раз за последний месяц он с огромным, отчасти даже умильным восторгом вспоминал посиделки у Ивана Максимовича.
Вера в том застолье стала примой – безоговорочно, однозначно. Донцов сам поражался её смелым блестящим словам, хотя ничего нового не услышал – обо всём они не раз говорили между собой, обсуждая бурные дни теперешней жизни. И всегда в домашних дебатах солировала Вера, которая лучше мужа понимала сложности и перспективы российского бытия. Он барахтался в экономических суждениях, жаловался на управленческие нестыковки. А она смотрела на происходящее шире, гораздо шире. Хорошо сказал тот генерал у Синягина: Запад отлично разбирается в деталях, а Восток видит картину мира в целом.
В этом смысле Вера, конечно, была Востоком.
Как мощно она напомнила, что Россия намного, на столетия обогнала дряблую Европу и дряхлеющую Америку в умении разноликих, по Блоку, народов жить вместе. В Штатах моральный надлом, ожесточённо сводят счёты чёрные и белые. Во Франции, в Германии бушует межрассовый кризис, лоб в лоб схлестнулись религиозные радикалы, идея мультикультурализма лопнула, приказала долго жить. Комфортабельный «Титаник»! Не учли, что этническое неотделимо от эстетического и этического! То ли дело Россия! И православные и мусульмане – все свои, доморощенные, веками бок о бок совместное жительство народов, сохраняющих самобытность. Уникальный российский опыт собирания земель.
Когда Вера говорила об этом, вспомнил Виктор, у сидевшего напротив Степана Матвеевича от удивления вскинулись брови, и он шепнул Донцову, наклонившись через стол: «Вы вправе гордиться супругой, идеально точный диагноз, на такие темы женщины обычно не замахиваются».
А про культуру, про духовный слом и взлом, когда для элитарных маргиналов отклонение от нормы становится чуть ли не главным трендом? Про духовное возрождение? Все, в том числе и Виктор, забыли, что даже в приснопамятной, пресловутой программе Явлинского «500 дней», которую когда-то в шутку называли «гуляш-идеологией» рыночников, даже в ней было сказано, что культура и образование – сферы не рыночные, они должны оставаться под неусыпным оком государства. Ну, с образованием вроде кое-как управились, хотя у Синягина с тревогой говорили, что в Школу, наподобие Сороса, рвётся Греф, кто-то даже назвал его «нераскаянным ересиархом». А уж культура открыто пошла по рукам, как говорится, «культур-мультур». И результат – «погибшее, но милое создание». Произнеся эту загадочную фразу, Вера очень элегантно намекнула, что имеет в виду жертв общественного темперамента, как в царской России, избегая грубости, называли персонал домов терпимости.
Раиса Максимовна от восторга всплеснула руками:
– Ну и Верочка! До чего же верно сказано. И как красиво!
А про Сталина? Иван Максимыч, который любит вспоминать изречения Сталина и, насколько понял Донцов, в тайне ему симпатизирует, как всегда, занялся цитацией вождя. Когда поставил точку, Вера не громко, но очень явственно, как бы между прочим и даже со вздохом сожаления сказала:
– Сталин свою историческую миссию выполнил. Сегодня для него места уже нет. – И добавила: – Не радуюсь и не скорблю, просто констатирую.
Степан Матвеевич, вытянув губы уточкой и слегка склонив голову, снова подал Донцову знак восхищения и тоже негромко, тоже безадресно, в пространство произнёс нечто банальное и непонятное для всех, кроме Виктора, с которым встретился глазами:
– В тёмное время лучше видно светлых людей.
Конечно, это был скрытый комплимент Вере.
Да, первый бал Наташи Ростовой прошёл блестяще. Вера была в ударе… В этот момент позади, почти на запятках, сердито, частым коротким рёвом спецклаксонов зарычал рвущийся вперёд чёрный «рендж-ровер». Донцов прибавил газу, чтобы вильнуть в близкий просвет между длинномерами справа, «рендж» на бешеной скорости промчался мимо, и Виктор снова встал в свой ряд.
Манёвр сбил с мысли. А когда вернулся к воспоминаниям о синягинском застолье, подумал уже не о Вере, а о том странноватом человеке с пристальным умом, явно из разряда реликтовых людей, – Степане Матвеевиче. Виктор изначально предположил, что за плечами Аналитика необычная жизнь, что учился да и жил он не только в России, вернее, в СССР. И оказался прав. Когда Вера со страстью заговорила о нынешних культурных бедах, Степан Матвеевич спасибствовал ей за то, что вбросила для обсуждения интересную тему, и позволил себе тоже высказаться на этот счёт.
Тут-то и выяснилось, что в Париже он познакомился с человеком редкой судьбы – Реже Дебри. В прошлом соратник Че Гевары, а в последствие советник Миттерана, Дебри в 1968 году был одним из идейных вдохновителей студенческого бунта в Латинском квартале. Там и тогда с ним пересёкся путь Степана Матвеевича – деталей он предпочёл не касаться. А вторично Аналитик получил возможность пообщаться с Реже Дебри уже в середине 90-х, когда тот был известным французским философом, занимавшимся в том числе и культурологией.
О любопытных воззрениях Дебри и рассказал Степан Матвеевич.
Оказывается, француз ещё в 1984 году книжно предрёк развал СССР. Поразительно, не по экономическим, национальным, военным и прочим причинам. И даже не из-за краха коммунистической идеологии. Дебри подошёл к вопросу с неожиданной стороны: людям свойственно мечтать, а для этого нужны яркие вдохновляющие фильмы, песни, музыка. В СССР двадцатых годов, при Сталине, после Второй мировой войны таких вдохновляющих символов было с избытком. Бытовые трудности, репрессии, – а энтузиазм искренний! Но к восьмидесятым годам духоподъёмный бум исчерпал себя, превратившись в дежурную культурную сферу. «Балет, где мы были впереди планеты всей, – добавил от себя Степан Матвеевич, – искусство для избранных. А Дебри говорил о символах культуры и приводил в пример Голливуд, который начисто переиграл позднесоветское кино».
И обратился к Вере:
– Ну что, уважаемая? Я вас правильно понял? Кончилось в России производство символов, и самое современное оружие может оказаться бессильным перед происками гейтсов?
Вера только руками развела, всё было слишком ясно. Степан Матвеевич говорил о сегодняшних днях.
Однако на этом тема не затихла. Через несколько минут Аналитик, извинившись перед всеми, сказал, что хотел бы кое-что добавить к своему долгому спичу, – мол, точку поставить надо. И поставил: наша культура сегодня только развлекает, на потребительские ощущения жмёт, но никак не вдохновляет. Однако же настоящая беда в том, что и
