политики, Кремль да и сам Путин не понимают глубинной особенности русского исторического характера: народу вдохновение нужно, в народе на генном уровне живёт тяга к национальному восторгу, который способен любые эвересты свернуть. Зажечь надо русское сердце, чтобы полыхнуло оно пассионарным подъёмом! Разве не доказала это крымская эпопея? Но ни пропагандистская аллилуйя, ни обещания сытого завтра не могут пробудить эти могучие силы. А вот вдохновенные фильмы, песни, яркая поэзия… «Думаете, спроста начали с визгом хулить “Кубанских казаков”, в грязь втаптывать, обвинив в лакировке действительности? – говорил он. – То был первый шаг к тому, чтобы духовно приземлить народ, веривший в сказку, чтобы искусство, даже талантливое, работало только на потребу – пусть не денег, пусть искренних чувств, – но ни в коем случае чтоб не вдохновляло, не будило в душе народа восторги». Донцов наизусть помнил последние слова Степана Матвеевича, которые подвели итог его размышлениям, после которых над столом висело долгое молчание.
– Можно, нужно раздавать бесплатные гектары на Дальнем Востоке, они привлекут сотни людей. Но упаси Бог делать такие кинофильмы, как «Поезд идёт на восток», после которого туда ринулись сотни тысяч. Тут и пальцем не шевельни. Нет, не понимает Путин, что без вдохновения народ и живёт и трудится вполсилы.
Первый показатель: нет ни одной всенародной песни! Зато шлягеров полно. Фильмы – сплошь развлекалово, даже мелодраму, на которой взлетел когда-то Голливуд, и ту извели. По части культуры народ довели до такого состояния, что почти все согласны на почти всё. Апатия.
Потом кто-то, кажется Синягин, говорил о навязывании новых потребительских стандартов, через которые управлять поколениями легче, нежели идейными приманками, – они кружат головы молодёжи. И всё, по его мнению, упирается в невнятную, по крупному счёту бессмысленную выпотрошенную, как вяленая вобла, внутреннюю политику, которую свели к партийным выборам и штамповке карьерных кадров. Воду решетом черпают, едят их мухи, – ругнулся Синягин.
Ни с того ни с сего мелькнула в башке старая тема: Ярика к гаджетам надо подпускать осторожно. Компьютер сжигает, транжирит свободное время, которое не только по Марксу, но и по собственному опыту Донцов считал главным богатством, приучает к примитивному восприятию. Пусть парень, выучившись грамоте, книжек побольше читает, чем на игры-стрелялки детство тратит. Об этом надо особо поговорить с Верой.
Да, за то и любил Донцов дальние, впрочем, вернее сказать, среднедальние шоссейные поездки, что вдали от городских пробок, требующих постоянного напряжения, на современных скоростных трассах можно спокойно перебирать в уме и давнее и недавнее, память работает привольно, широко разбегается мысль, не заботясь о логической связи того, что приходит в голову. Подумал вдогонку прежним размышлениям: «Ярославу предстоит жить в онлайне, в новых временах, а они, как всегда, – терра инкогнита».
И сразу перекинулся на осмысление этой новой, предстоящей жизни. Почему терра инкогнита? Да ведь она уже наступает, эта новая жизнь. Впереди много путаницы, недоразумений и неразберихи, стабильность лжи ещё не скоро будет поколеблена. Но по-крупному всё, наконец-то, определилось. В мозгу интегральной вспышкой сознания явились раздумья, разговоры, факты последних месяцев, и супер-гиперскоростной компьютер, которым Господь Бог награждает каждого при рождении, мгновенно выдал итоговый результат. Последние три года были самыми роковыми в судьбе России, страшнее девяностых, когда страну удержали от падения в бездну остатки прежней великой державы. В ту пору всё рушилось, но молодому Путину было ясно, как приостановить крушение. А после выборов 2018-го, когда Путин стал «хромой уткой», недруги России – и внутри и снаружи – наученные и обозлённые промашкой 90-х, начали глубинную подготовку к предстоявшему транзиту власти. Эту подготовку Донцов чувствовал на своей шкуре, видел на опыте Синягина, на неудачном политическом старте Синицына. По всему, по тысячам каждодневных «телодвижений» жизни он ощущал, что началась очень большая игра, развязка которой планируется на события, связанные с транзитом власти в России. После минских волнений и контуры давно затеянной игры начали проглядывать, проясняться. Между прочим, очень верно сказал у Синягина тот генерал, Устоев: в прошлом году даже в армии начали тревожиться о будущем страны.
А теперь всё прояснилось, тучи ушли – транзита власти не будет, долги Ельцину отданы. Впереди настоящее – да, настоящее! – политическое десятилетие без медведевского торможения. На днях Мишустин выступил на Валдайском форуме, и стало ясно, что перед нами и впрямь цифровой Столыпин, на три метра вглубь видящий проблемы новой экономики. Не-ет, Россия вот-вот попрёт вперёд так, что уже не остановишь. Синягин-то неспроста собрал у себя родственные души, словно праздновал, – новая эпоха в дверь стучится.
Метрах в ста впереди, обгоняя медленный большегруз-длинномер, из правого ряда выскочила шустрая фура. Дело обычное: обгонит и снова уйдёт в свой ряд, дальнобойщики – народ грамотный. Виктор, не снижая скорости, быстро догонял фуру, которая уже включила мигалку поворотника, указывая, что уходит вправо, освобождает левую полосу. И вдруг… Нет, такого не должно быть! Такого просто не бывает! Прямо перед глазами Донцова ослепительно ярко вспыхнули тормозные огни огромной фуры.
Удар был страшный.
В его угасавшем сознании, по неведомой логике мозгового компьютера, проснулись спавшие со школьных лет прощальные слова Маяковского:
– Счастливо оставаться…
И он увидел, как перед ним раскрываются царские врата иконостаса.
Примерно через час в гаишный протокол записали показания водителя фуры: перед машиной на трассу внезапно выскочил выводок кабанов, и он инстинктивно вдарил по тормозам. Водитель большегруза подтвердил, что видел, как с обочины на дорогу метнулась стайка животных.
Есть женщины в русских селеньях…
Вера хоронила мужа одна. Под предлогом пандемийных строгостей наотрез отвергла содействие в суетливых хлопотах, предварявших похоронную процедуру, позволив себе лишь звонок «телохранителю Вове», чтобы тот переговорил с Синягиным об упокоении Донцова на Троекуровском кладбище. И потом два дня металась туда-сюда, оформляя документы.
На выходе из морга села в катафалк, чтобы проводить мужа до могилы. На скромной литии священник привычно начал: «Миром Господу помо-олимся…» Мир состоял только из Веры и двух затаившихся в сторонке низших клириков в скромных скуфейках, нанятых для обряда погребения.
В одиночестве, без надгробного плача она оставалась у свежего холмика минут десять, потом Бог весть как села в такси и поехала в пустую квартиру. Из дома позвонила в Поворотиху, глухим голосом сказала Деду:
– Готовьте девять дней…
И выключила все телефоны.
Поставила на обеденный стол две стопки, наполнила их до краёв водкой, на одну положила ломоть ржаного хлеба, другую опрокинула залпом и, не раздеваясь, упала на неразобранную постель, не понимая, спит она или бодрствует.
Она не застыла, она окаменела. За три похоронных
