это практически не требовало усилий. Большая девочка, студентка-отличница, можно не беспокоиться. Можно просто гордиться. В том числе и тем, что он совсем не выглядит «папочкой», не зря всегда следил за собой. Спортзал, бассейн, регулярные вылазки в дикую природу – и приятно, и полезно. Результат налицо. Появляясь где-нибудь вдвоем с Ульяной, он украдкой косился на зеркала и витрины. Вовсе там были не папа с дочкой, а симпатичная девушка со своим молодым человеком.
Кажется, кино такое есть – «Взрослая дочь молодого человека»? Или пьеса? Можно у Лели спросить, она точно знает. Или самому погуглить. Но он все время забывал. Не хотел, наверное, убедиться, что фильм или пьеса существуют в реальности. Что взрослая дочь молодого человека – отнюдь не уникальность. Многие мужчины средних лет выглядят достаточно хорошо, чтобы сходить за приятелей собственных дочерей. Но Гесту-то нравилось думать, что только ему так повезло!
Забавно, однако быть приятелем собственного сына он не стремился никогда. Ему и в голову бы не пришло тянуть в подобную поездку Платона. Хотя именно это было бы логично: пусть мальчик живьем видит, из чего состоит бизнес. Но Валентин все откладывал. Если у сына голова подходящая, освоить бизнес-тонкости он успеет, а если нет, то и затевать нечего.
Ульянку же тянул с собой при любой возможности. А у нее, понимаешь, дела:
– Давай в другой раз…
Он согласился – конечно. Хотя другого такого раза может и не случиться.
Поезд «Магнус», который ему так нравился, явственно дышал на ладан.
Смешно, как подумаешь: я стою на палубе парома и в то же время еду на поезде. Подо мной – воды Ботнического залива, где-то слева и сзади остались Аландские острова. А я при этом еду на поезде.
«Магнус» он открыл для себя лет пятнадцать назад. Сперва удивился: как это – на поезде из Стокгольма в Питер? Но попробовав однажды, влюбился в странный маршрут моментально. Билеты на поезд стоили недешево, однако оно того стоило. И не из-за комфортабельности – хотя купе там были только двухместные СВ, оборудованные душевыми кабинками, не считая прочих благ цивилизации. В Стокгольме, проехав буквально «три шага», вагоны поезда грузились на паром. Не круизный – полугрузовой. Ни тебе дискотек, ни спа-салонов, ни тем более ослепительно шумных развлекательных шоу в барах. Собственно, и баров-то на этом пароме имелось всего два: один попроще, другой для ВИП-пассажиров. Пассажиры «Магнуса» в разряд ВИП входили автоматически.
Кроме ресторана (собственно, в «Магнусе» тоже имелся вагон-ресторан, и весьма приличный), где очень неплохо кормили, на пароме имелась пара неизбежных магазинчиков дьюти-фри и – сауна. Как же в Скандинавии-то да без сауны! На второй, внутренней, палубе, сразу над трюмом, где размещались вагоны «Магнуса».
Этот трюм был, разумеется, глухим – железная коробка с рельсами и дорожками. Но – очень чистенькая и ухоженная коробка. На лесенках, по которым можно было подняться на палубу, лежали ковровые дорожки, которых не постыдился бы и какой-нибудь мраморный особняк, а с перилец свисали изящные кашпо с вьющейся зеленью. Странное сочетание спартанской, почти промышленной обстановки с абсолютной ухоженностью очень Гесту нравилось. Чем-то это напоминало «гараж» Якута, где дорогая кожа диванов на фоне грубого кирпича стен, выглядывающий из-под длинноворсового, неправдоподобно мягкого ковра цементный пол и тонкое стекло светильников возле железной плиты на распределительном щите вовсе не создавали диссонанса, наоборот. Все было в меру и потому – в тему.
Если пассажир «Магнуса» желал пересекать Балтику, любуясь морскими видами из окна, ему предоставлялась каюта (это входило в цену билета). Но Гесту нравилось путешествовать в том же купе, куда он «заселился» при посадке. Какой смысл тягать туда-сюда багаж, даже если он состоит из одной небольшой сумки?
По прибытии в Турку, вагоны «Магнуса» выползали из паромного чрева, и крошечный, почти игрушечный локомотивчик (Гест мысленно называл его «паровозик из Ромашкова») дотаскивал их до Хельсинки, где «Магнус» подсоединялся к одному из поездов Хельсинки – Санкт-Петербург.
«Еще немного, – с досадой думал Валентин, – и единственным вариантом Стокгольм – Питер останется самолет». Поезд, который ему так нравился, постепенно сокращал количество вагонов (от первоначальных шести осталось два), да и ходил все реже.
– Простите, можно у вас кресло взять?
Гест удивился. Плетеное ротанговое кресло стояло не возле него, а метрах в трех. Но мужичок обратился к нему так робко, словно ожидал гневной отповеди.
– Как вам будет угодно, – вежливо кивнул Гест и только, когда дядечка отошел со своей добычей, осознал, что отвечал по-английски. Ну да, если часто бывать в Европе, что-то вроде рефлекса вырабатывается – автоматически отвечать на том языке, на котором к тебе обратились. Правда, ни шведского, ни финского Гест не знал, по-французски мог объясняться – но и только, по-немецки и вовсе кроме «хенде хох» почти ничего не помнил. Свободно говорил лишь по-английски и, спасибо Леле, по-итальянски. Странно, что мужичок, явно соотечественник, не заговорил по-русски. Значит, решил, что Гест европеец? Лестно, хоть и пустяк.
В кресло звучно плюхнулась ожидавшая поодаль дама – явно супруга робкого мужичка. До Геста донеслась реплика, видимо, продолжавшая разговор или, скорее, монолог дамы:
– А потому что надо было на круизном плыть, как я говорила! Здесь же как в амбаре!
«Почему как в амбаре», – удивился Гест.
Робкого мужичка ему было ни на волос не жаль. Зачем ты, тюфяк, скачешь перед своей дамой-командиршей на полусогнутых? Зачем за креслом побежал? Потому что решил, что «владелец» его не говорит по-русски, а твоя супруга только на родном и изъясняется? Ну и постояла бы. Или на скамеечку присела – вон скамеечки.
Гест и сам, бывало, устраивал демонстрации на тему «кто в доме хозяин». Но никогда – ради самой демонстрации, только по делу.
Даже с Платоном тогда… Когда впервые сын проявил что-то вроде характера. К изумлению Геста, который уже почти уверился, что Платон как уродился абсолютным флегмой (словно в противовес бушующей эмоциями Ульяне), так и растет тюфяк тюфяком. И вдруг – здрасьте!
* * *
– Пап, я не хочу ехать в Англию.
Вымученная искусственность фразы, да еще этот нарочито спокойный тон так поразили Валентина, что он не рассердился. Представил, как сын репетировал, может, даже перед зеркалом: выравнивал дыхание, повторял сконструированную заранее реплику раз за разом, пока голос не перестал дрожать. Вероятно, все происходило и не так, но Валентин почему-то был уверен, что угадал. Усмехнулся добродушно:
– Что-то я не помню, чтобы спрашивал, чего ты хочешь и чего не хочешь.
– Пап, но это моя жизнь. И я имею право решать, как
