– Еще бы! Это ведь тоже радость; в одиночестве, порою, так же весело бывает, как и с людьми. Ни от чего я не отказываюсь, что радость дает.
– Нет, я думал… – начал Михаил и замолк. Юрий поднялся.
– Ну, прощайте, дети мои. Ужасно вы скучные. Право, Михаил, всякий раз я тебя сызнова жалею, когда вижу. Ты мне нравишься; развеселить бы тебя – да я не умею.
Одни – Литта и Михаил – несколько времени молчали. Каждый, верно, думал свое.
– А мне его, его жалко! – сказала Литта. – Да, впрочем, всех жалко. Ах, как жалко! – Она всплеснула руками и вдруг заплакала.
Михаил поглядел на нее сбоку и тихо произнес:
– Ну, что это. Не люблю, когда плачут. Самому сейчас же хочется.
И он улыбнулся из-под нахмуренных бровей. Литта уже не плакала.
– Михаил Филиппыч, я только одно хотела… Да я не умею, как сказать. Вы, может, думаете, что Юруля нехороший человек, но это неправда! Он даже добрый… Зла никому нарочно не сделает… Только он странный, говорит при всех, чего нельзя говорить… Ну, я не знаю, я с ним не согласна, и сержусь, а все-таки я его не могу не любить.
– Да нет, – задумчиво сказал Михаил и встал. – Он вовсе не дурной человек, как же не видеть? Он ведь ничего не скрывает. Отчего вы подумали, что я его считаю дурным?
– Так… – Литта опустила глаза. – А мне бы не хотелось. Потому что он, право… только странный. Разве он виноват? – Прибавила поспешно: – Вы уходите?
– Да. Я еще приду во вторник. Вероятно. А уж больше не приду.
– Помню. Вы говорили, – бодро сказала Литта. – Наташу мне хотелось еще увидеть. Но если она уехала, – так пускай, не хочу и видеть ее.
– Какая вы строгая!
– Вы хотите сказать, что я ничего не понимаю? Что я девочка? Что ж, это правда. Я мало знаю, мало понимаю, а если молода, так ведь, в сущности, это хорошо. Много времени впереди.
– Тратить, значит, не жалея? – пошутил Михаил.
– Нет, нет, именно жалея тратить. Чтобы на многое хватило. Я расчетливая. И упрямая, – прибавила она совсем серьезно, по-взрослому. – Я ведь и вас сужу, насколько поняла. Хоть бы пришлось вас больше никогда не увидать, я все равно сама пойду, по-своему, к своему.
Михаил ничего не ответил, крепко пожал ей руку. У дверей обернулся и спросил:
– А скажите, Юлитта Николаевна… Вы знаете Саватова? Профессора Саватова?
– Дидусю? – весело вскрикнула Литта. – А то как же! Он у бабушки всегда бывал. Теперь давно что-то не был. Его Дидим зовут, Дидим Иваныч, он старенький, я его и прозвала Дидусей. Ах… А вы почему спросили? – спохватилась она.
– Я познакомился с ним… с ними. Случайно, они меня совсем не знают.
– Они? Да, и Ореста я знаю. Сергея Сергеевича нет. Понравились вам?
– Очень.
– Вот, вот. Дидуся со мной по-настоящему только один раз говорил. И так просто, совсем как с большой. Уважаю я их всех.
– Не совсем понятно… – сказал раздумчиво Михаил. – Они религиозные люди, что ли? Бога общего ищут?
– Бога? – удивилась Литта. – Чего же Его искать? Ведь Бог же тут же… для них. Конечно, общий.
Они глядели друг на друга молча и оба почувствовали, что слова у них еще разные и договориться в чем-то они все равно сейчас не могут. Литте показалось, что это она ничего не знает, она – маленькая и глупая. А Михаил думал, как грубы, плоски, бессильны его слова, чуть он касается одной великой, неизвестной и непривычной ему части души человеческой. Отчего?
Он заторопился.
– Так до вторника.
– Да. Хорошо, что вы с Дидусей… Он приедет. Они с бабушкой очень спорят, но бабушка его так уважает. Даже странно! До свиданья, до вторника.
Подумавши, она вдруг сказала, как бы про себя:
– Этот Орест такой бедный… У него брата убили.
– Кто убил? Когда?
– Давно уж. Я не знаю подробно, мне тогда не рассказывали, но что-то было очень страшное. Я потом вспоминала, думала… На заводе его убили. С того времени и Сергей Сергеевич с ними живет. В Ново-Колымске был завод, громадный, Оресту и брату его, инженеру, вместе, дядя завещал. Как дядя умер, тут вскоре все и случилось.
– В Ново-Колымске? Послушайте, расскажите мне… В памяти Михаила вдруг вспыхнуло что-то знакомое, какое-то странное, интересное дело, о котором он слышал, но не вдумался, а потом забыл: не касалось оно близко того круга людей и мыслей, где он жил.
– Что же я расскажу? – беспомощно начала Литта. – Я мало знаю. Их было два брата: Орест и Виктор. Орест жил с Дидусей, а Виктор у другого дяди, заводчика, очень богатого. Кончил инженером и был у дяди, на заводе этом, главноуправляющим. Потом дядя умер и оставил завод и деньги все – обоим братьям. Виктор вдруг приехал сюда, с Орестом они сговорились и вместе на завод отправились.
Потом и Дидуся был с ними. Стали предлагать новые порядки. И вышло, что рабочие Виктора убили. После завод закрылся.
– Постойте, Юлитта Николаевна! Какие же новые порядки?
– Не знаю. Хорошие. Все по-новому, по-своему. Говорят, что этого все равно нельзя было завести, что не позволили бы. И вообще нельзя… если на других заводах не так. Ну, а тут этот случай ужасный.
– Они все хотели самим рабочим отдать? – сказал Михаил, вспоминая.
– Да, да, кажется, так! Конечно. Чтобы рабочие между собой сговорились, выбрали тех, кому доверяют, плату бы сами себе назначили и Виктору, какое хотят, жалованье. Даже если Виктора не хотят, то пусть другого нанимают. У Ореста должности не было на заводе – так братья согласились, чтобы Оресту ничего не получать.
– Вы говорите – давно… Это всего два года тому назад было?
– Два года, правда. Михаил Филиппыч, так ведь разве это плохо для рабочих? Ведь они всегда этого и хотят. Их только просили сговориться твердо между собою, и чтобы завод шел. Шел же он при дяде, и какие еще деньги ему давал. Рабочие жаловались, – ну, как везде, – однако шел.
– А тут стал?
– Не могли они сговориться. Отделились какие-то. И Виктора на заводском дворе ломом железным убили. Еще кричали: «Разоритель!» Прямо ужасно.
– А Орест что же? Бросил все и убежал? Литта взглянула строго.
– Зачем вы так нехорошо? Не убежал. Он бы и один тогда не бросил, да все дело пропало. Закрыли завод, а Ореста даже судить хотели. Вот, больше я ничего не знаю.
– Это не мало… – в раздумье сказал Михаил. Он так и стоял у двери, собираясь уйти. Не уходил.
– Вы сами об этом с ними поговорите, – добавила Литта. – Они расскажут. Сергей Сергеевич с завода, при нем и Виктора убили. Дидуся мне говорил, что этого забыть нельзя, что Орест очень мучается. Они хотели хорошего, а вот что вышло, сколько людей попропадало. Да… Я пока рассказывала вам – сама все лучше вспомнила и поняла. Дидуся верно говорит: это хорошо, так надо, только еще нельзя, после. Они, конечно, виноваты. Сами теперь видят, что сначала надо, чтобы много еще чего случилось… а тогда уж и это.
Михаил шел по жаркой, темной Фонтанке и думал. Сквозь полудетские слова Литты и сквозь свои собственные воспоминания он глядел на то, что было в действительности, многое угадывалось; и, благодаря этому наивному и страшному делу – новые друзья становились ему все понятнее. Понятнее и ближе. Раньше он только верил, что это друзья, а теперь знал, что и не могут они не быть друзьями. Мысли их – как бы они широко ни шли – близкие мысли. Вот одну Михаил уже видит ясно. Не рассуждениями, а тяжким опытом, сознанием вины и болью пришли они к тому, что надо узнавать свои времена, что многое еще должно совершиться сначала, и только потом – только потом! – из хороших, тихих дел хороших людей будет выходить хорошее.
Глава двадцать шестая
Молчания
Едет Юрий на узких дрожках, на славном графинином рысаке Хваленом, вдвоем с сестрой.
Они были у Левковичей, прощались: завтра Саша уезжает с Мурочкой за границу. Графиня решила, что Литте следует навестить больного родственника. Графиня все больше и больше доверяет Юрию, Литту отпускает с ним охотно.
У Саши недолго посидели. Юрий предложил еще прокатиться – и вот они едут на острова.
Литта задумчива. И у Левковичей она все молчала да с удивлением присматривалась к тихой и нежничающей Мурочке. Мерно и редко цокают копыта по мостовой Каменноостровского. Юрий разговаривает с кучером Ли-патом. Расспрашивает о Хваленом – ему нравится лошадь. Когда графиня хотела продать ее, Юрий отсоветовал.
Любовь к хорошим лошадям, к дорогим и красивым предметам у Юрия очень сильная и какая-то бескорыстная. Он нисколько не страдает от сознания, что он беден, и не занят мыслью о богатстве. Ему все равно, принадлежит ли Хваленый ему или графине. Может быть, оттого все равно, что знает: если бы захотелось денег, захотелось того или другого – деньги всегда легко даются тем, кто от них не зависит. Деньги всегда будут. Юрий не тщеславен и не жаден.
Весело. От Малой Невки несет мокрой прохладой. Еще пахнет пылью, – но уже и лягушками: всегда сырые острова близко. Сестренка такая хорошенькая под серой прозрачной шляпой. Что-то свое думает, стала спорить с ним последнее время. Пусть ее! Все-таки милая, славная сестренка. Пусть будет сама по себе…
