чувствует то же самое – все понимаешь, а сделать уже ничего нельзя.
Характер человека – его судьба. – Я недавно прочитала эту фразу, но смысла ее не понимала. Я поняла её внезапно, на этой крыше, что наши привычки и наши камни, за которые мы держимся и по которым ориентируемся, определяют наши решения, и наш путь, и то, что мы считаем верным, становиться нашим прошлым, непоправимым, нашей судьбой.
Очень посвежело. У меня прояснилось в голове. Это была первая Мысль, которая пришла ко мне в голову. До этого все мои мысли вертелись вокруг Мамы, Ее смерти, меня, моей жизни, наших отношений, того, что случилось после… Это была первая отвлеченная мысль, которая пришла ко мне в голову. Сразу многое изменилось. Реальность стала другой – чуть-чуть. Значит, и другие мысли придут. Не все будет боль.
Я так часто повторяю это слово, что можно давно было забыть его смысл. Только я помню.
Мне приснился сон – в нем была Мама, Лена и я. Мама сидела на своей кровати, еще до того, как ее привезли на скорой. Когда все было “нормальным”, хотя теперь я понимаю, что не было. Лена что-то говорила и говорила, она была в границе моего поля зрения, и Мама ей отвечала что-то время от времени. Я во все глаза смотрела на Маму. Только на Маму. Я не слушала Лену. Мама тоже смотрела на меня, изредка отвлекаясь. Она показывала пальцем на свою грудь.
Она меня винила? Предостерегала? Давала понять, что я давно все знала или чувствовала?
Я не знаю. Она делилась секретом? Просила о помощи? Лена была ни при чем. Я должна была что-то понять, чего не поняла.
Мне снился еще сон. На крохотном кусочке суши, размером с шесть обеденных столов, стояли мы трое – три сестры. За нами стояли еще люди – наши родственники. Мы смотрели на Маму. С заколотыми волосами, как всегда, она плавала вокруг этого островка суши, отплывала далеко, подплывала ближе, как она любила. Мы боялись воды и с волнением следили за Мамой.
Этот сон я сраз поняла. Это про отношение к смерти.
В следующий раз Мама мне приснится два года спустя. Так она ко мне не приходила.
Я где-то прочла, что те, кто умерли, снятся, если их вытеснять. Видимо, я не вытесняла мысли о Маме. О смерти. Как-то пыталась справиться с ними.
Но мне снились сны из моей жизни – той, где Мама еще не умерла.
Я звала Маму. Я хотела, чтобы Она мне приснилась. Но я боялась. Я боялась Мамы. Я помнила ее мертвой, и это сильно отпечаталось на роговице глаз. Когда я сидела дома одна и слышала шорох, или просто сидела довольно долго, мне казалось, что Мама может сейчас войти. Я бы побежала обнимать Ее. Но мне было страшно. Мне казалось, что Она может войти – в белом, с застывшим выражением на лице… Я знала, что ничего плохого Она мне не сделает. И умом понимала, что ничего страшного – подумаешь, забальзамированная, ведь Мама же… Но по голове проходила дрожь, поднимающая волосы. Сохло во рту. Хотелось сжаться и не замечать дверь.
Мне было очень страшно. Я плохо это объясняю, но мне было очень страшно. Перебежать из комнаты в туалет… Дойти до кухни… О том, чтобы идти в Мамину комнату вечером или ночью и речи быть не могло. Несмотря на включённый свет. Если всё же надо было, я долго думала об этом, собиралась. Я не могла позволить себе оставить поход в Её комнату на завтра – это означало сдаться страху, тогда бы страх подошел слишком близко и завладел мной, стал бы постоянным. Поэтому я перебарывала себя. Не сразу, но я поняла, что единственное, чего я боюсь в Её комнате или вообще в темной части квартиры – это встретить… Её. В белом. С открытым чёрным ртом и синими губами. Я понимаю, что она бы мне ничего плохого не сделала. И мне даже хотелось бы с ней встретиться, чтобы обнять, чтобы почувствовать тепло наконец-то. Но страшно было до седины.
Каждый раз, когда я входила в квартиру, я принюхивалась. Это был запах бальзамирования. В квартире стоял запах бальзамирования. Долго. Много месяцев.
Еще мне приснился сон про подземелье с Женей и еще кем-то. Мама в ванной за дверью. Горы постоянно снились. Я не заню, что, почему, зачем…
Той зимой, когда Мама еще не умерла, мы встретились с Марком, моим другом, англичанином.
Я так часто говорю “умерла” сейчас потому, что мне надо привыкнуть к этому. Марку сорок с чем-то лет, он живет в квартире на Пушкинской. Мы познакомились в метро. Он просто подошел. Потом мы гуляли. Он позвал меня к памятнику Лермонтова. Я немного напряглась, что англичанин знает Москву лучше меня, и спросила у мамы:
– А где памятник Лермонтову в Москве?
Мама лежала в кровати и читала книжку
– На Красных Воротах, а что?
– Да так, ничего… – И ушла встречаться с Марком.
Что за книжку она читала? Почему она так часто лежала? Почему эти вопросы не волновали меня раньше? Почему я не проводила с ней то время, которое встречалась с менее важными для меня людьми? Я виню себя.
Марк ошибся. Он имел в виду Грибоедова. Я приехала с Красных ворот. Мы гуляли.
Потом он пригласил меня на свой день рождения в конце октября. У него на дне рождения была коллекция красивых девушек. Меня радовало, что я в нее попала. Когда все ушли, и мы остались втроём – я, Марк и Вика, я решила уходить. Марк меня оставлял. Говорил:
– Ты что? Не уходи!
Я не ушла. Но когда он стал ко мне немного приставать, меня стошнило прям на пол. Я говорила:
– У моей мамы рак. Мне надо домой.
Это было до того, как мне об этом сказала Женя. Значит, пьяная часть меня понимала, что происходит. Только трезвая не понимала. Может, и трезвая понимала… Но… не понимала…
Так мы с Марком стали друзьями. Он говорил, что я практикую свой английский. А мне в принципе, очень нравилось общаться, только спать с ним я не хотела. Он говорил ,что я очень smart. Я пришла к нему в том январе или феврале, когда мне еще было очень одиноко. Он спросил про Маму, я сказала, что она умерла. Он меня поддержал. Выслушал.
Когда я приходила, он каждый раз заговаривал про Маму. Он гораздо более проницателен, чем я думаю, и он спросил, сказала ли я другим друзьям. Я ответила, что нет. Потому что все исчезнут. Он сказал:
– Но не можешь же ты себя так вести.
