что я — ошибка. И пойдет до самого конца, пока я наконец не стану казаться лишь далеким воспоминанием, возможно, даже никогда и не существовавшим.
Она продолжала молчать, и во мне росло отчаяние. Известно ведь, что нет ничего более жалкого, чем отчаявшийся мужчина, умоляющий не бросать его.
Я нисколько не готов был к тому, чтобы меня забыли, и не мог примириться с тем, что мы стали чужими людьми. Я не хотел отказываться от нашей совместной жизни, какой она представлялась мне.
Мы продолжали молчать, как вдруг меня бросило в жар, я едва не разрыдался, но все же сумел взять себя в руки. Бесконечное страдание заполнило меня всего целиком, я почувствовал себя совсем беспомощным и еле дышал.
Сильвия окинула меня взглядом, и мне показалось, будто я услышал какой-то резкий звук, описать который не смог бы. Что-то во мне сломалось.
— Я не должен больше видеться с тобой? — спросил я.
Она опустила глаза и сухо произнесла:
— Ты не должен больше искать меня.
Взяла сумку и ушла.
Я был уничтожен.
Во время завтрака мне показалось, будто в кухне тише обычного, даже холодильник вроде бы перестал работать.
До встречи с Сильвией мне хорошо удавалось поддерживать отношения с женщинами на должной дистанции, и я научился определять расстояние, чтобы сводить риски на нет.
Все строилось на одном простом, элементарном правиле: ее жизнь не должна слишком переплетаться с моей, и наоборот. Я ни перед кем не отчитываюсь, ни от кого не завишу, и никто не зависит от меня.
В течение многих лет я верил в существование второй половинки — родственной души, человека, который по одной только этой причине легко вписывается в твою жизнь. Всякий раз, когда у меня не складывалось с женщиной, я говорил себе: «Просто это не та самая, забудь».
Подобная теория служила отличным оправданием, чтобы сохранять дистанцию и не позволять слишком уж вовлечь себя в чужую жизнь.
В следующие после нашего расставания дни я боролся с ощущением, будто мне совершенно нечем себя занять.
При том что прежде мы виделись с Сильвией не так уж часто, все остальное время было заполнено мыслями о нас с ней, а теперь, когда нас с ней не стало, меня одолевали мысли, которых я старался избегать.
Время шло, но рана не только не затягивалась, а становилась болезненнее. Мне было так плохо, что чужое веселье сильно досаждало.
По ночам я не мог уснуть, вертелся в постели. Пропал аппетит, но я все равно что-то ел, хотя бы потому, что обыденные действия создавали впечатление, будто все нормально.
Я сидел в тишине с вилкой в руках, что-то жевал, не чувствуя вкуса, на что-то смотрел, ничего не видя.
Иногда меня переполняла ненависть, ведь она не заслуживала всего того, что я хотел дать ей, не заслуживала и моего страдания. В такие минуты я сожалел, что не нашел слов, которые ранили бы ее.
Мне хотелось, чтобы и она испытала такую же боль, как я. Несправедливо, что плохо только мне, несправедливо, что она не нуждается во мне, чтобы продолжать жить и быть счастливой.
Я понял в эти дни, что значит быть вне себя, именно так я себя и чувствовал. Я уже не знал, кто я, и не знал, что сделать, чтобы вернуться в себя.
После Вероны Оскар не забрал у меня рекламную кампанию фирмы Адзолини.
— Теперь разберись с этой чушью, которую придумал. Ты сотворил ее, ты и распутывай. Жду от тебя идею настолько великолепную, что она заставит Адзолини забыть о том, как ты рассмеялся ему в лицо. И кончай с этими «каччаторини» в космосе.
Еще пару месяцев назад в подобном случае я работал бы день и ночь, чтобы показать Оскару, на что способен, а теперь не мог сконцентрировать внимание даже на смете.
Меня ничто не интересовало, кроме Сильвии, и все мысли были заняты только одним — как вернуть ее.
Я был убежден, что стоит только поговорить с ней, и я смогу убедить ее изменить наши отношения, что женщина, с которой я занимался любовью, болтал обо всем на свете, проводил чудесные часы, никуда не делась, возможно, просто спряталась за собственными страхами.
Я отправил ей сообщение:
«Мне необходимо поговорить с тобой».
Ожидая ответа, не выпускал телефон из рук в течение двух часов. В конце концов позвонил ей. Она не ответила. Я не заслуживал такого с собой обращения.
В конце концов, мне следовало просто плюнуть на это, но ее молчание как никогда разозлило меня, и я стал беспрерывно звонить ей.
После десяти вызовов она все-таки ответила. Я не ожидал услышать ее голос и промолчал. Даже злость, казалось, улетучилась, она холодно произнесла:
— Не осложняй дело.
— Мне нужно видеть тебя, нужно поговорить с тобой.
— То, что мы должны были сказать друг другу, сказали. Остается только принять эту ситуацию и двигаться дальше. Мне это тоже нелегко.
Я немного обрадовался, услышав, что ей тоже тяжело.
— Но мы должны поговорить.
— Нет смысла настаивать, только осложним все.
Ее слова перечеркнули надежду, какую я возлагал на этот звонок. Продолжать разговор по телефону было бессмысленно.
Мы попрощались, и она отключилась. Я замер и еще долго сидел на диване, не в силах двинуться с места.
Приходилось примириться с неизбежным.
Все следующие дни меня мучили воспоминания о том, как мы встречались, какие пережили чудесные, полные любви минуты.
Потом я представлял, как она занимается любовью со своим мужем. Кровь бросалась мне в голову, лицо пылало, и я мучительно подавлял гнев.
Однажды, находясь на работе, я все бросил, поднялся из-за письменного стола и отправился к ней в студию. Позвонил по домофону.
Никакого ответа. Снова позвонил. Наверное, ее там не было.
Я утратил контроль над собой, сел в машину и поехал к ее дому. И стал ожидать.
Я понимал, что лишь создаю проблемы и ухудшаю ситуацию, но мне уже было на все наплевать. Меня закрутил вихрь безрассудных эмоций, над которыми я оказался не властен. Если мне суждено пасть, так пусть все падут вместе со мной.
Я увидел, как она появилась из-за угла, как шла по тротуару, ведя за руку сына. За ней следовала молодая девушка.
Я выскочил из машины и пошел ей навстречу Увидев меня, Сильвия остановилась.
— Что ты тут делаешь? — спросила она, стараясь скрыть испуг.
— Мне нужно поговорить с тобой.
— Сейчас не могу. — Потом попыталась снять напряжение и смущение: —
