точки и, похоже, совсем потерялся. Я никак не мог понять, как человек, с которым встречался несколько месяцев, способен ранить так глубоко?
Я любил ее безоглядно и ничего не мог с этим поделать, я понял, что иначе и не бывает. Понадобились время и расстояние, чтобы осознать, что же произошло со мной.
Поначалу казалось, я совершенно не способен мириться с ее отсутствием. Оставалась крохотная надежда, что вдруг она передумает, вернется и позвонит в мою дверь.
Долгие месяцы каждый сигнал о сообщении или звонок с незнакомого номера заставляли думать о ней.
Иногда я фантазировал о нас с ней, представлял, как мы вместе ужинаем, вместе спим и вместе просыпаемся, вместе смотрим фильм, дела-ем покупки. В одном из моих самых любимых сюжетов мы находились дома в пять часов зимнего утра и собирались в горы кататься на лыжах. Мне даже казалось, будто я слышу шуршание наших курток, когда мы собираемся в дорогу.
Однажды я даже представил ее беременной и подумал, что мы вполне смогли бы жить все вместе — мы трое и ее сын, которого она родила раньше.
Погружаясь в эти фантазии, я чувствовал себя легче, это было мое обезболивающее. Но с каждым возвращением в реальность мне становилось все хуже.
Я обещал, что не буду больше искать встречи, и сдержал слово, но это оказалось крайне трудно. Я всеми силами старался забыть ее образ, пытался ненавидеть ее, но ничего не получалось. Трудно ненавидеть того, кого на самом деле хочешь видеть рядом.
По вечерам я бесцельно бродил по городу, шел в центр, смотрел на витрины закрытых магазинов. Иногда садился в машину и часами накручивал километры.
Когда чувствовал, что от боли перехватывает дыхание, позволял себе небольшие послабления. Отправлялся в наш книжный магазин и покупал там в баре ореховое печенье. Надевал рубашки, которые нравились ей. Слушал записи, которые она подарила мне. Даже купил «Веселую науку». Думал о том, что и она читала эту книгу страницу за страницей.
— Все еще с этой книгой? — спросил Лука, увидев ее у меня на письменном столе.
— Знаю, я смешон.
— Ладно, давай поднимайся. — И он сдернул со спинки стула мой пиджак.
— Куда пойдем?
— Прогуляемся.
Мы прошли до ближайшего к офису парка. — Знаешь что, кончай! — воскликнул он, закатывая рукава рубашки.
— Намерен поколотить меня?
— Стоило бы, но не стану добивать умирающего.
Я рассмеялся, впервые за долгие недели.
— Видишь, немного-то и надо. Не могу больше смотреть, как ты вползаешь в офис, еле волоча ноги, словно старик.
— Ничего не могу поделать.
— Не мели глупостей. — Лука посерьезнел. — Она не мужа предпочла тебе, она сделала другой выбор.
— И что же она выбрала? Оставаться несчастливой с другим мужчиной только потому, что у нее есть сын?
— Видишь, насколько ты ничего не понимаешь. Ты всегда жил как дикий пес и даже представить себе не можешь, насколько велико могущество этого «мы».
Он не внушал доверия в качестве гуру.
— Хотелось бы напомнить тебе, что ты не хотел жениться и сделал это только по обязанности.
Лука повернулся ко мне и посмотрел в глаза.
— Я женился на Маризе, потому что, когда любишь человека, шаг назад означает также и шаг вперед, сделанный вместе с ним. И обнаруживаешь в жизни то, чего один никогда не увидел бы.
Он говорил волнуясь, словно открывая мне что-то очень важное, делясь драгоценным секретом. И хотя я не все понял, его слова запали в душу и по какой-то странной логике заставили меня почувствовать себя лучше.
Однажды после работы я сел в машину и поехал за покупками. Потом, возвращаясь домой, свернул куда-то не туда, слегка заблудился и оказался на самой окраине города, у пустыря. Я остановился, выключил двигатель, вышел из машины. Прислонившись к капоту, огляделся. Час был закатный, небо из голубого становилось синим с полосками розовых облаков, воздух приятно охлаждал.
Я смотрел на дома, на освещенные окна, балконы с велосипедами, на пустые веревки для белья, металлические шкафчики и цветочные вазы, почти все пустые.
Представил людей, живущих там, тепло домашнего очага, запахи готовящейся еды, легкую суматоху, которая возникает, когда все усаживаются за стол.
Вспомнил, как в детстве играл в ванне, пока мама готовила ужин, и ждал, когда повернется ключ в замке, потому что через несколько минут войдет папа, вытрет меня полотенцем и наденет на меня пижаму. А потом мы будем ужинать все вместе.
Впервые спустя очень много времени я перестал ощущать боль.
Вечером я достал покупки. Я купил миндальное молоко и яйца. В супермаркетах они обычно лежат на полках, но я машинально отправил их, как всегда, в холодильник, а потом задумался, зачем кладу туда, если в магазине яйца держат при комнатной температуре. Глупый вопрос, но он заставил меня улыбнуться.
Из проигрывателя зазвучала «Honey Jars» [14]Брайана Джона Эпплби. Однажды я слушал эту музыку вместе с ней, в тот день, когда подумал про себя: «Ты женщина, в которую прекрасно было бы влюбиться».
Это добило меня. Я прошел в гостиную, где музыка звучала громче, опустился на диван и понял, что плачу. Я не пытался остановить слезы и позволил им течь, выпуская накопившееся внутри меня страдание.
Внезапно что-то словно толкнуло меня: я должен принять себя таким, каков я есть. Я принимал все, прекрасное и не очень, минуты силы и слабости. При этом что-то глубоко менялось во мне. Я понял, как перестать бороться и защищаться от всего. Я больше не чувствовал себя потерянным, я просто проживал другую версию себя.
Однажды утром я проснулся и не почувствовал боли — она ушла.
Встречаясь с Сильвией, я был тем человеком, каким мне нравилось быть, мы оба изображали из себя не тех, кем были, а кого-то другого, идеального.
Сложилась отличная ситуация, мы видели друг в друге только лучшее. Никогда еще мне не было так хорошо ни с одной женщиной, и она признавалась, что ей тоже не бывало так хорошо ни с одним мужчиной.
Я понимал, что волшебство этого момента временное, что ему суждено завершиться. Такое напряжение долго не выдержать.
Тогда почему я все разрушил? Почему вместо того, чтобы наслаждаться этим подарком судьбы до конца, понадобился другой? Почему захотелось того, чего обычно всеми силами стремился избежать?
Если наши отношения оказались своего рода каникулами жизни, то в обмен на что пожелал я их окончания? Заменять дома лампочки? Засыпать вместе с ней? Обсуждать цвет обивки дивана?
Я был совершенно свободен, мог
