и пригнали сюда, в «Тэнсеэн». Совсем юная Токуэ-сан, которой отныне предстоит плакать и плакать, пока не кончатся слезы.
Сэнтаро подошел к ней сзади, пытаясь найти слова утешения. Хотя и знал заранее, что никакие слова не помогут.
Что испытывала эта крошка, когда ей сказали, что скоро она превратится в уродину — и уже никогда не выйдет за колючую изгородь? Где и в чем ей искать хоть какую-нибудь надежду?
Поэтому он стоял за ее спиной, не говоря ни слова, и просто смотрел на нее.
Что за злобные силы играют с ее жизнью так жестоко? Если это боги — то когда-нибудь они должны наиграться. Придут новые времена, общество изменит свое отношение к ей подобным, и она вернется из своей темноты в мир, полный солнца, радости и тепла…
Но кто или что решило, что эта маленькая девочка обречена всю жизнь страдать так, что лучше бы не рождалась вовсе?
Да, боги. Злые, жестокие боги, чьей воли ей никогда не понять…
Не в силах больше смотреть на нее, Сэнтаро повернулся и побрел по дорожке обратно в лес.
Глава 20
Холодный осенний ветер теребил последние листья на сакуре у входа в «Дорахару». Прохожие за окном кутались в шарфы и пальто.
После ухода Токуэ-сан прошел уже месяц. Близился конец года, а продажи все никак не росли. Хозяйка, просматривая гроссбух, все чаще ворчала, что бизнес вот-вот уйдет в минус.
Но несмотря ни что, цубуан, который варил Сэнтаро, получался все удачнее. Несколько покупателей даже отметили это вслух.
По вечерам он стал меньше пить, а на работу опять выходил спозаранку, чтобы варить цубуан как положено.
Утро за утром, колдуя над медным котлом, он старался как можно тщательней соблюсти все хитрости и премудрости, к которым прибегала Токуэ-сан. Точное время каждой операции, регулировку огня под котлом, объемы добавляемой воды и так далее. Иногда ему даже казалось, что он наконец-то приблизился к ее высоким стандартам.
Вот только мир, увы, был не настолько добреньким к Сэнтаро, чтобы успехи на кухне тут же подняли его продажи. Закон торговли гласит, что клиенты, которых ты однажды потерял — не важно, по какой причине, — обратно уже не возвращаются. И теперь Сэнтаро испытывал это на собственной шкуре. Вот и Хозяйка опять затянула старую песню: «Не лучше ли в „Дорахару“ перейти с дораяки на окономияки [14]?» Еще недавно Сэнтаро был на грани того, чтобы с ней согласиться. Но в последнее время лишь вежливо кивал, оставаясь себе на уме.
Не странно ли, удивлялся он сам себе. Вот уже несколько лет он мечтал забросить проклятую жаровню куда подальше и покончить с этой работой навсегда. А теперь не поднимается рука. Почему — он и сам не знал. Но закрытия «Дорахару» очень хотелось бы избежать.
В день, когда пришло письмо, холодный дождь хлестал с самого утра. Закончив варить цубуан, Сэнтаро наконец заметил краешек конверта, торчавший из почтового ящика рядом с железной шторой. Почерк оказался более чем знакомым, а адресатом был прописан он сам.
Г-ну Сэнтаро Цудзии, менеджеру «Дорахару»
Дорогой Сэнтаро!
Все ли у вас хорошо? Надеюсь, что да. Зимние холода подступают, так что берегите себя. А я все никак не справлюсь со своим насморком. Сплю урывками, часто просыпаюсь…
Как дела в «Дорахару»? Мне показалось, после моего ухода вы немного сникли.
Здесь, в «Тэнсеэне», единственное, что можно делать бесконечно, — это прислушиваться. К запаху ветра, к шелесту деревьев в лесу. К шепоту всего бессловесного. Вот чем я занималась 60 лет подряд. И вот что для меня означает слово «прислушиваться».
Помните, когда мы готовили цубуан, вы постоянно спрашивали, что я делаю? А когда я утыкалась лицом в котел, интересовались, слышу ли я там что-нибудь…
Все, что я могла вам ответить тогда, — это «конечно слышу!». Но такой ответ наверняка привел бы вас в замешательство, так что я просто отшучивалась.
Когда я готовлю бобы, я всматриваюсь в каждый из них. Я прислушиваюсь к историям, которые они мне рассказывают. Например, об угрюмых дождях — или, напротив, прекрасных солнечных днях, которые они пережили. Или о ветре, что обдувал их, пока они добирались ко мне.
Я действительно верю, что все в этом мире говорит на каком-нибудь своем языке. И что в каждом из нас есть способность прислушаться и к прохожему за окном, и к любому живому существу, и не только — например, к лучам солнца или порывам ветра.
Подозреваю, шеф, что все то время, пока мы работали вместе, я только и казалась вам старой ворчуньей. И теперь я очень жалею, что не успела донести до вас своего главного послания.
Гуляя по лесу в «Тэнсеэне», я все время думаю о «Дорахару», о вас, о прелестных феечках — и, конечно же, о Вакане-тян. С тех пор как оборвалась моя связь с родной сестрой, никаких знакомых из внешнего мира, кроме вас, у меня не было. Не знаю, сколько мне еще осталось, но теперь я чувствую, что вы и Вакана-тян стали моей семьей.
Может, еще и поэтому, когда я думаю о вас по эту сторону остролиста, ветер звучит так тревожно? Наверное, он-то и подал мне знак, чтобы я написала это письмо и спросила, как ваши дела.
Слухи обо мне, должно быть, разлетелись по всей округе, и это до сих пор мешает вам работать успешно. Если так, моя ошибка в том, что я не уволилась раньше. Я пытаюсь жить так, чтобы никого не обидеть. Но иногда эти попытки разбиваются о непонимание окружающих. Порой приходится быть очень изобретательной, чтобы все получилось как до́лжно. Вот что еще я хотела обязательно вам передать.
Что же нам с вами теперь остается? Лишь пережить все это — и двигаться дальше. От сожалений толку не будет. Как настоящий кондитер, пожалуйста, гордитесь своей профессией — и покажите себе и людям, на что вы способны.
Я уверена, что вы, шеф,
