кечуа, а на языке аймари. Кечуа – это язык инков, а аймари – преинкский, он в ходу в части Пуно и в Боливии.
Помимо тростниковых, на Титикаке есть и обычные, земляные острова. На Амантани нас уже ждут. Стенка на стенку, шеренга туристов против шеренги местных – знакомство и распределение по квартирам. Чуть позже, когда туристы норовят разбрестись по острову и потеряться, начинается игра «вспомни, где ты живешь»: «Как твою хозяйку зовут? Не помнишь? А сколько детей в семье твоих хозяев? Пять? Так, у кого пять детей? Ну-ка, чей это гость? Как зовут твоего гостя? Это твой?» Потом каждый хозяин гонит своего гостя – только хворостины не хватает – снова вверх по каменистым ступеням, на главную площадь. Оттуда – еще выше! – поднимаемся на вершину горы – и острова. Вечереет, и здесь, на вершине, жутко холодно. Гид жертвует мне свой пуховик. Днем было за тридцать, пекло и слепило, но сейчас пуховик – в самый раз.
Озеро окружает маленький холмистый остров, оно повсюду вокруг нас, стоящих на самой вершине на пронизывающем ветру, в прозрачном воздухе. Золотое предзакатное небо сливается с собственным светящимся отражением в гладкой воде. Отсюда видны и перуанская, и боливийская часть озера. Местные шутят: тити – это перуанская часть, кака – боливийская. На самом деле название озера означает «каменная пума»: очертания его напоминают эту священную здесь кошку. Просто произносится эта «кака» на кечуа иначе, чем это звучит по-испански и по-русски. Поэтому на кечуа оскорбительная шутка про каку не работает.
На самой высокой точке холма – остатки древнего языческого храма. Раз в год, 20 января, сюда приносят жертвоприношения – еду и питье – для пача-мама и пача-тата. Потом пляшут. Ну а если кому жениться или помирать, для этого на острове есть католическая церковь.
Вечером – фиеста. Угловатые, смущенные, но счастливые бледнолицые: британцы, австралийцы, французы, немцы – добросовестно напяливают пончо и смешные пестрые шапки с ушками. Женщины – я тоже – пышные юбки поверх штанов, ибо холодно. И с дурацкими улыбками на лицах пускаются в пляс – начинают по-всякому топтаться, притопывать и крутиться. Мои соседи по местной квартире – мексиканец и колумбиец, типа почти местные – тихо сливаются с праздника единения и дружбы народов. Одна из местных молодух отплясывает со своим младенцем, годовалой примерно девчухой, за спиной. Именно из этих мест пошел обычай таскать детей в тряпке за спиной, на манер рюкзака. А девчонка куклу так же заматывает – и на спину. Такая матрешка. Пляшем допоздна, возвращаемся с фонариками.
Будит меня надрывный ослиный крик.
На завтрак – уже привычные листья коки, заваренные вместе с еще какой-то травкой, хлеб, блины, суп из киноа. В жизни не ела столько супа, а с утра и подавно. В открытую дверь вижу: около цветущего куста вьется что-то крылатое. Пялю очки, вглядываюсь: колибри?
– А, колибри, – едва бросает взгляд мексиканец.
– Ну да, колибри, – подтверждает колумбиец.
Крылышки жужжат, мелькая до исчезновения, муха-птица висит еще мгновение в воздухе и, дернувшись, исчезает.
* * *
Моя записная книжка полнится. Со многими путешественниками мы сталкиваемся, расходимся и снова встречаемся в следующем пункте обязательной программы. Аргентинец, с которым мы затяжно беседовали в Паракасе и Наске, – философического склада ума огромный волоокий брюнет, в чьих жилах намешаны испанцы, немцы, французы и хорваты. Гид Карлос – образованный обладатель того самого незабываемого торса, в следующем году собирается открывать свое турагентство. Его водитель Серхио, жена его брата русская, познакомились они в Японии – просто представьте себе эти точки на карте мира. Англичанка Джейн, преподавательница, живет и работает сейчас в Лиме, несколько лет работала в Москве. Мариелла, канадка-пенсионерка, говорит в основном по-французски, учит испанский; ее пенсии хватает на подобные путешествия. Гей из Барселоны, мой попутчик в дороге к Мачу-Пикчу, социальный психолог, специализируется на вопросах гендера. С Мачу-Пикчу и Мартин, немец, жил в Испании, последние девять лет в Штатах, Калифорния, финансист, двухметрового роста, боится высоты, любит лам; и Хуан, перуанец по происхождению, живет в Штатах, в Калифорнии, мелкий и ядовитый. Эти двое всю дорогу соревновались, чей телефон круче снимает панораму, и гонялись за ламами. Перуанец дразнил немца неповоротливым немецким танком, на что тот парировал: «Не всем же быть такими мартышками, как некоторые». Мои соседи по Титикаке: мексиканец, имени не помню, преподает английский, французский и китайский, страшно общительный и улыбчивый, перезнакомился со всеми; привез с собой шестнадцать рубашек на шестнадцать дней – думал менять каждый день; жил в Китае, обожает собак, имеет сисястую подружку и немецкую овчарку, единственный, с кем мы переписываемся в итоге до сих пор – поздравляем друг друга с днем рождения и Новым годом; и колумбиец Гектор, тихий специалист SAP, прошел по Тропе инков (недельный пеший высокогорный маршрут к Мачу-Пикчу, по легенде именно так двор последнего Инки скрылся от испанцев), любит кошек, имеет дочь-подростка, не имеет телевизора и соцсетей. Эти двое развязали, наверное, самый смешной спор, какой я слышала в своей жизни: какая страна безопаснее – Мексика или Колумбия.
На удивление легко и приятно завязываются знакомства в туравтобусах и ином транспорте.
В Агуас-Кальентес начинается серпантин на Мачу-Пикчу. Я веселю общество: постоянно путаю и вместо «агуас кальентес» – «горячие источники» – называю этот населенный пункт Агуас-Ардьентес – «горящей водой», то есть водкой. Автобусы подходят один за другим и заглатывают по куску гигантской ночной очереди, которая термосами, разговорами, песнями, плясками напоминает советскую очередь на Пасху к автобусам на Востряковское кладбище у метро «Юго-Западная».
Рождественские туристические толпы, очереди, враждующие мафии гидов, бьющихся за право сфотографировать «своих» туристов на самой правильной точке в самый правильный момент восхода, вся эта суета – ничто перед старыми серыми камнями Мачу-Пикчу, окруженными горами-гигантами и укрытыми скалой Уайна-Пикчу, по склону которой с одной стороны уходят почти отвесно полуосыпавшиеся, но все еще действующие ступени, а с другой, далеко внизу, – блестит ниточка реки и крошечный поезд направляется к золотому в вечернем свете Куско.
А вот слева от меня до горизонта – золотая пустыня Паракас, где яркий песок волнами-холмами подпирает яркое голубое небо. По правую руку – синейший океан до другого горизонта. Пустыня обрывается высоким берегом, внизу океан бьется о терракотовые скалы и темно-серый песок под ними. Передо мной стоит человек, у него массивный подбородок и широкая шея, сидящая на квадратных плечах, он приземистый и коренастый. На нем грязные джинсы, растянутая футболка и непременная бейсболка с гербом какой-то американской баскетбольной команды, напяленная на прямые иссиня-черные
