и, хоть ему и было интересно, чем тот занимается и кому звонит, он никогда не спрашивал. Чем меньше они разговаривали, тем проще им было не сближаться.
Кириллу нравилась эта история: мама вышла замуж за богатого Вадима, чтобы он купил ей новую квартиру и много всего, а потом мама от него уйдет — и они снова останутся вдвоем. Будут объедаться чипсами с колой, смотреть фильмы по видику, реветь в один голос и листать журналы с красивыми женщинами на обложках.
Но прошел целый год, а Вадим не уходил. Зато начал пить. Пил раз в месяц: доставал бутылку коньяка из шкафа и выпивал всю. Если Кирилл в это время заходил на кухню, Вадим предлагал ему сесть рядом и протягивал стопку, от одного запаха которой Кирилла тошнило.
— А чего ты нос воротишь, Кирюха? — спрашивал Вадим, растягивая слова. Шея у него была красная и влажная. — Такая жизнь у меня. Да я не жалуюсь, устал просто. Ну, как там у тебя с отжиманиями? Или опять весь вечер с книжкой просидел? — Вадим смеялся и начинал икать.
Когда все ложились спать, Кирилл иногда заходил на кухню, открывал шкаф, где хранился коньяк и, если бутылка была уже открыта, нюхал содержимое. Как-то раз он даже попробовал коньяк на вкус — и потом залпом выпил два стакана воды.
Ему было непонятно: зачем пить такую гадость, от которой горит во рту? И почему взрослые так любят пить? Может, потому что делаются добрее? Голос становится тише, движения — мягче, и цвет лица из бледно-сибирского превращается в розово-багровый, как после бани. Но чем больше взрослые выпивают, тем быстрее меняются выражения их лиц. И ты не успеваешь зафиксировать, как кто-то вдруг становится сонным и смотрит на все стеклянным взглядом, а кто-то начинает петь, нарушая размеренность застолья, иногда они ругаются и матерятся, и смотреть на это гадко, но интересно. А на следующее утро взрослые всегда долго спят и, вероятно, видят яркие сны — может, побеждают драконов или катаются на динозаврах.
Когда отец впервые отвез Кирилла на озеро, чтобы научить плавать, мальчик дрожал от страха. В белых трусиках, которые сдавливали попу, он стоял босиком на скользких камнях, обросших тиной, и смотрел на черную пятнистую воду.
— Лучше попробовать и пожалеть, чем не попробовать и жалеть, что не попробовал, — сказал отец и взял его за плечи теплыми руками.
Кирилл решил попробовать и теперь. Слишком много тайн было скрыто за этой коньячной пробкой. Кирилл видел, как сердитая мама выливала одну за одной бутылки и говорила Вадиму: «Если не умеешь пить — не начинай». Неужели пить надо уметь? И если так, то где этому научиться?
Мама с Вадимом по выходным уходили в гости и оставляли его одного. К одиночеству быстро привыкаешь. Кирилл был один даже на семейных застольях, потому что мама накрывала ему стол в комнате, и на уроках в школе, потому что думал не так, как требовали учителя, и в деревне у бабушки он был один, погруженный в мир своих историй. Кирилл все реже общался с одноклассниками: сторонился девчонок и, кроме Сереги, ни с кем не говорил. Зачем тратить время на болтовню, если можно заполнить его книгами? Книги хотя бы писали умные люди.
Его книжный шкаф пополнялся новыми изданиями: что-то покупала мама, что-то он находил прямо на улице или привозил от бабушки. В книгах он тонул, в телевизор падал, а игры давали ощущение всемогущества. Со стен комнаты за ним наблюдали кумиры на плакатах: Цой в черной кожаной куртке, Сталлоне с красной повязкой на голове и парочка детективов из «Секретных материалов».
Полумрак, который он так любил, и сибирские зимы эту любовь подогревали, давали простор воображению. Три часа после школы и час перед сном он проводил в Цитадели, населенной гоблинами и орками. «Герои» стали местом, в которое он уходил, чтобы не ощущать холодного одиночества и беспомощности. Там у него была власть, были возможности и повод показать себя. Одержав очередную победу, он откидывался на спинку кресла и долго выбивал барабанную дробь пальцами по столу. Жаль, что за его триумфом никто не наблюдал.
Мама приходила с работы в шесть, они вместе ужинали, а потом за ней заезжал Вадим, и Кирилл наблюдал в окно кухни, как она садится на переднее сиденье в своей блестящей колючей шубе и как машина скрывается за углом дома, оставляя после себя кашу грязного снега.
Куда она едет? Когда вернется? Спать он ложился поздно и всегда слышал, как открывается входная дверь, включается душ или чайник и звонит кому-то ночью Вадим.
В его комнату мама не заходила: месяц назад Кирилл повесил на дверь плакат с надписью «Не входить». Но иногда она все же заглядывала, впуская в комнату узкую полоску света, и шепотом спрашивала: «Кирюша, ты спишь?» Конечно, он не спал, но ничего не отвечал.
В один из вечеров, оставленный дома с курицей в духовке, Кирилл закрыл законченную книгу — это были «Повести Белкина», пошел на кухню и достал из шкафа бутылку коньяка. Оглядевшись по сторонам, он зубами открыл крышку и налил себе немного в чайную чашку. Запах неприятный, но уже знакомый. Опустив кончик языка в золотистую жидкость, он сморщился и сплюнул в раковину. Потом выдохнул через рот, как это всегда делал Вадим, и залпом выпил содержимое.
Кирилл закрыл глаза, стараясь уловить хоть один зрительный образ, мелькающий перед ним. Голос мамы был едва различим среди шума вертолета, пролетающего прямо над его головой. Воздух стал осязаемым, сгустился вокруг пустой чайной чашки — и тогда Кирилл налил туда еще, снова выпил и закашлялся.
Его вырвало прямо на белую скатерть. Когда он снимал ее, чтобы постирать в раковине, чашка упала на пол и разбилась. Мама не будет его ругать, она будет кричать на Вадима, снова выливать содержимое бутылок в раковину, а тот будет говорить, что Кирилл наконец стал мужиком.
Больше Вадим коньяк дома не пил.
Два лета подряд Кирилл с бабушкой и дедушкой провел на море.
Приключения начались с трапа самолета, когда дед, высунув язык, вдруг начал задыхаться и говорить, что никуда не полетит, что самолет взорвут и все погибнут.
В Крыму они пробыли месяц. Кирилл успел два раза отравиться абрикосами, которые срывал у соседей и ел немытыми, четыре раза обгореть (жара стояла плюс сорок) и попробовать вино. Жили у бабушкиной подруги в ее двухэтажном доме. Во дворе росли сливы и персики, в огороде — дыни,
