руки и ноги и в конце концов задушит! Это случилось с теми, кто был до нас, и произойдет с теми, кто придет после нас. Куда бежать-то?
– Некуда. Поэтому я предпочитаю молчать, прикусив свой поганый язык.
ʼУмм Зайдан действительно умолкла. Мне показалось, что горячий наш диспут о смерти убедил ее в необходимости оставить горюющих соседей наедине с их нелепым горем. Она и впрямь больше не пыталась подговорить меня пойти к деревенскому голове и тем самым «исполнить свой долг». Однако после недолгого молчания старуха с укором заметила:
– Я хочу, чтобы ты пошел к ним. В глазах головы и односельчан ты намного важнее прочих людей. А я… Я-то кто такая?.. Но мое сердце не позволит мне оставаться дома, пока в соседнем доме воют плакальщицы. Тех, кто плачет, утешат чужие слезы. Иначе в чем состоит смысл соседства? Зачем вообще нужны соседи, которые не омывают слезами раны друг друга? Я сейчас ухожу, но скоро вернусь и накормлю вас с Хишамом хорошим обедом. У живых – свои права, у мертвецов – свои.
ʼУмм Зайдан развернулась и ушла, оставив меня наедине со своими непростыми мыслями.
Деревенский голова ненавидит девочек, и потому, одна за другой, у него рождались именно девочки. Это значит, согласно его же логике, что его постигло несчастье, но ведь семь дочерей произошли из его же чресл, следовательно, беда этого человека произошла из его чресл, и он сам себя наказал. Почему же тогда он ненавидит все, что существует на Земле и на Небесах, но не ненавидит себя? Почему он в чем-то обвиняет жизнь, которая всего лишь выполнила одну из своих бесчисленных функций? Да и вообще, с каких это пор жизнь должна спрашивать его и ему подобных об их ничтожном мнении?
Деревенский голова, «испытанный горнилом» семи дочерей, мертвой хваткой вцепился в мечту о первенце. У него и впрямь родился мальчик-первенец, заставивший своего отца «отпустить грехи» жизни, но жизнь не отпустила ему грехи – грехи неверия и святотатства против себя – и быстро забрала назад этого ребенка. К чему привел этот ее выбор? Мужчина прозрел, избавил сердце от злости, уверовал в ее справедливость и красоту ее мудрости? Сомневаюсь. Даже не так: я уверен в том, что деревенский голова еще больше обозлился сегодня на весь мир. Чего стоят мои соболезнования против его злости? Кто осмелится сказать ему, что он осквернил жизнь и эта скверна вернулась к нему же?
Так я думал, пока не услышал горькую усмешку своего жестокого внутреннего голоса:
– Ты невероятно все упростил и даже опошлил, господин доктор! Действительно ли ты думаешь, будто жизнь свела свои счеты с деревенским головой этим несчастным утром? То, что произошло с этим мужчиной, касается его жены, каждой из его дочерей, утонувшего мальчугана, всех его родственников, их друзей и недругов, их соседей, в том числе и тебя. Этот случай касается всех, кто так или иначе был с ними связан. Нет, это история не настолько проста, как ты думаешь.
Не знаю почему, но я тотчас же вспомнил о евангельском слепце. Апостол Иоанн рассказывал, как ученики, увидав слепого мужчину, задали Иисусу вопрос: «Господи, кто согрешил и заслужил слепоту – он или его родители?» Тогда Иисус ответил: «Ни он, ни его родители не согрешили; но родился этот человек слепым, чтобы в нем явились дела Господни». Я остановился перед этим затертым до дыр евангельским отрывком как перед одной из величайших тайн вселенной… Рожденный слепым мужчина, он как никто другой достоин глубоких-глубоких размышлений.
Однажды я наблюдал, как мать избивала своего непослушного семилетнего сына, ребенок, изловчившись, вырвался из ее рук и бросился наутек, но споткнулся о камень, упал и рассек себе бровь. Разумеется, он горько заплакал. Мать же подбежала к нему и громко отчеканила холодное: «Заслужил!» Она имела в виду, что он получил справедливое возмездие за свое невинное непослушание.
Люди любят поносить заточенного в темнице вора и повешенного убийцу, обанкротившегося богача и истлевшего в могиле силача, тем самым они как бы признают существование порядка, нарушение которого влечет за собой наказание и боль. Это признание – одна из форм преклонения перед старинной мудростью, присудившей человеку жатву того, что он посеял.
Понятно, что ученики Иисуса точно так же были уверены в справедливости «распределения» увечий и бед между малыми и великими грешниками. Преступники пожинают то, что посеяли, и их мысли, желания и дела возвращаются к ним в справедливой мере. Апостолы попытались применить закон «сеяния и жатвы» по отношению к рожденному слепым калеке, который не успел ничего «посеять», находясь в материнской утробе, и потому закономерно пришли в смятение. Действительно, какая справедливость, какой закон присудит слепоту нерожденному ребенку за грехи родителей? Закон, приговаривающий к оскомине детей, так и не отведавших винограда отцов, в высшей степени несправедлив. И какое жестокое сердце сможет бросить рожденному слепцом ребенку унизительное: «Заслужил!»
От этих мыслей чуть было не лопнула моя голова, но я так и не нашел верного ответа. Внезапно мне подумалось: ученики Христа не могли задать настолько глупый вопрос, взяв за основу убеждение, что плод в материнской утробе мог каким-то неведомым образом совершить умышленное или неумышленное преступление против божественного порядка или закона, однако мужчина родился слепым, а слепота, в свою очередь, является воздаянием за ослушание в порядке «сеяния» и «жатвы». Не имели ли они в виду, что мужчина «согрешил» еще прежде, чем очутиться в животе своей матери? Может быть, он жил, умер, а потом снова родился с грехами предыдущей жизни, обрекшими его на вечную слепоту?
Да-да, именно это имели в виду ученики Иисуса, и то же самое понял с их слов Учитель. Иначе Он непременно вскричал бы: «Безумцы! Как этот мужчина мог согрешить, пребывая в утробе матери?!» Но он не укорил апостолов за дурные мысли, а всего лишь опроверг их предположение о греховности ребенка и его родителей, умолчав о природе этого страшного воздаяния за нарушение порядка, то есть собственно о слепоте, «являющей дела Господни». Он не восстал против идеи воздаяния за грехи преступника или его соучастников; не отверг Он и самой идеи наказания детей за грехи родителей, хотя наказание ребенка в этом случае было более жестоким, нежели наказание его отца и матери. Значит, «дела Господни», Господни воля и порядок решили ослепить мужчину за его преступные дела, мысли, желания и страсти, за те преступления против Божьего суда, которые он мог совершить только в прошлой жизни.
Если бы несколько минут назад
